История жизни, история души. Том 2

Те три стиха, у к<отор>ых нет точных дат, придётся пока по местить где-то условно, думаю, всё разыщу ещё до гранок (а м. б. и до набора). Кроме того, м. б. ещё будут какие-то изменения, идущие (как большинство изменений) свыше, и что-то чем-то придётся заменять? Вы скажете редакции свои пожелания насчёт возможного резерва; м. б. к «резерву» потребуются ещё даты и уточнения. Но думается, что больших изменений быть не должно. Очень хочется прочитать предисловие. Можно ли попросить редакцию (я бы попросила А.А. Саакянц¹) - дать перепечатать на машинке и прислать мне? Не огорчайтесь, если не всё сказалось так, как сказалось бы, если бы, и т. д.; ибо сейчас сказать «всё» означало бы не сказать ничего, да и книжка не вышла бы... Предисловие к первой цветаевской книжке - сплошная эквилибристика; впрочем, Вы это знаете лучше, чем я — писали-то Вы! Так или иначе, я очень рада, что Вы взялись - и сделали, и верю, что всё пойдёт хорошо. Бесконечно Вам благодарна не столько за Цветаеву, сколько за маму — всю жизнь всеми обижаемую, непрактичную, гордую, одинокую в одарённости, в мужестве, в благородстве. Стихи говорят об этом стихами, а я-то знаю, как это всё было в жизни и какова была жизнь.

Всю жизнь мама была окружена людьми, любившими — в кавычках и без — стихи, её стихи. Но о ней забывали. И после смерти — сколько любителей стихов! сколько разговоров! дискуссий! частных собраний! и всё — вокруг да около. А Вы взяли и сделали то, что давно нужно было сделать. Вот поэтому-то и кажется мне, что я с Вами давно знакома.

Надеюсь, разберётесь во всей этой несуразице и поймёте, что я хотела сказать и за что — спасибо.

Конечно, я счастлива была бы составить «Ваш» сборник², если его утвердят и т. п. Это очень нелёгкая работа, что касается второй (после России) половины творчества особенно! Множество вариантов, разночтений, стихи с пропусками в беловых тетрадях - надо отыскивать и устанавливать последние черновые варианты; часть приходится выцарапывать из-за границы - из-за границ разных! Очевидно, параллельно надо бы — если будут настоящие комментарии — извлекать из черновиков и записных книжек мысли и записи о каждом отдельном стихе, чтобы раскрывать и породившее, и осуществление. Многие строфы имеют подтекст, к<отор>ый помню теперь, пожалуй, только я одна и к<отор>ый надо бы закрепить, пока не поздно. (Кстати, «Роландов рог» я на всякий случай «выписала» из США - (если не обнаружу его здесь в мамином) — там есть достоверный текст. Не знаю, как с датой написания, но дата опубликования должна быть³. Но надеюсь найти его здесь, поближе.) Конечно, если всё это состоится — и в первую очередь сама книга! — то мне много раз потребуется Ваш совет. Есть вещи, которые бесспорно могут пойти — (драматургия, в частности) — есть спорные, но нужные, есть бесспорно-спорные. Кроме того, есть вещи незавершённые - большая поэма «Егорушка»⁴ (откуда «Плач матери» из сборника), поэма, небольшая, «Автобус»⁵, — с авторским планом развития и завершения, поэма о швее⁶ - и т. д. Нужно подумать всерьёз о том, как «уравновесить» раннее и позднее в составе такого сборника, и вместе с тем раскрыть кое-что из раннего неопубликованного или малоизвестного, забытого (т. е. опять-таки усилить количественный перевес раннего над поздним?) — и т. д.

Очень, очень я хотела бы этим заняться. Это - моя единственная возможность сделать что-то для памяти матери - и ещё записать, что помню. Записываю.

Когда мама умерла, в Елабуге было немало эвакуированных из Москвы литераторов, а в Чистополе и того больше. (Этой группой -Чистополь-Елабуга - руководил Асеев.) Все эти люди - (кто больше, кто меньше, кто в кавычках, кто без) — «любили и понимали» стихи. И не нашлось ни одного - слышите, Владимир Николаевич, - ни одного человека, который хоть бы камнем отметил безымянную могилу Марины Цветаевой. Я в это время была «далеко», как деликатно пишет Эренбург⁷, отец погиб в том же августе того же 41-го года⁸, брат вскоре погиб на фронте⁹. От могилы нет и следа. Это ли не преступление «любителей поэзии»?

«Так край меня не уберёг - мой...»¹⁰ - писала мама.

И действительно — так не уберёг, что, кажется, хуже не бывает.

К чему это я? К тому, что остаётся единственная возможность памятника — беречь и, по возможности — издавать живые стихи, записать и сберечь живую жизнь. И, конечно, тут мне хотелось бы сделать всё, что только возможно.

У меня сохранилась одна из маминых книг с надписью «Але — моему абсолютному читателю». И, пожалуй, единственное, чем я в жизни богата, - так этим самым качеством «абсолютного читателя»¹'. Во всех прочих качествах совершенно не уверена...

Знаю, что Вы очень заняты, но тем не менее очень жду вестей от Вас. Пожалуйста, напишите, как и что.

Ещё раз благодарю за всё и ещё раз желаю всех и всяческих успехов и - дай Бог!

Всё равно до скорой встречи!

Ваша АЭ