История жизни, история души. Том 3

Татьяна Фёдоровна была приятельницей мамы, а я ходила к ним играть с младшей дочкой — Мариной. В доме был культ Скрябина. Мать Татьяны Фёдоровны была бельгийка, они собирались уехать к ней. Перед отъездом, когда уже были готовы все визы, Татьяна Фёдоровна вдруг заболела - у неё были головные боли и бессонница. По ночам она будила младшую дочку и просила её читать вслух. Дочка читала, а мать смотрела в одну точку. Все тогда сочли это ненормальным - не давать спать восьмилетнему ребёнку! Оказалось, что у Татьяны Фёдоровны - опухоль мозга, вскоре она от неё и умерла. Перед смертью она бредила, и бред этот очень поразил маму. Татьяна Федоровна говорила: «Мне бы только туфельки - через дорогу перебежать!» А через дорогу была церковь. Там её и отпевали. А туфелек не было, тогда носили какую-то самодельную обувь на верёвочной подошве. Хоронить Татьяну Фёдоровну было не в чем, а ведь полагалось на покойника надевать новую обувь, ненадёванные тапочки, а их и не было. И это страшно заботило маму, и она пошла тогда в «Дом искусств» на приём к Луначарскому, чтобы он помог достать по ордеру какие-нибудь тапочки для покойной жены Скрябина. И он помог. И хоронили её в этих «туфельках-через-дорогу-перебежать»! Вот... А кроме меня, этого, должно быть, уже никто не помнит.

Помню, пришла я домой, мама сидит за столом, левой рукой подпирая лоб, в правой у неё мундштучок вишнёвый с половинкой сигареты, — и вся она устремлена в тетрадь; способность отключаться, сосредотачиваться только на этом была у неё феноменальной.

Я говорю:

- Мам!

Никакой реакции.

Я опять:

- Мам!

С трудом оторвавшись, поднимает голову:

-Что?

- Мам, между прочим, я выхожу замуж.

- Между прочим? Поздравляю! - и опять в тетрадь. Потом, осознав, поднимает голову: - А ты его любишь?

- Очень!

- Значит, не любишь. Если бы любила, сказала бы просто - люблю. А «очень» — это не то.

Я походила по квартире, посидела на кухне, подумала и решила, что «очень» действительно что-то не то... Прихожу обратно.

- Мам!

- Что?

- Я не выхожу замуж, между прочим.

- Между прочим? Поздравляю!

суп из козлятины

Однажды на рынке купила мама молоденькой козлятины, и дешёвой, и сварила суп. А меню всегда было одно и то же: в кастрюле сразу варилось мясо и картошка, получалось одновременно и первое и второе. Так вот, сели мы за стол. Мама разлила нам суп. Папа первым взял в рот ложку и... несмотря на весь его пиетет к маме, сказал:

- Вы знаете, Мариночка, что-то мне супу не хочется.

Мама выпрямилась.

- Почему не хочется?

- Да так, что-то не хочется...

Ну, не хочется, так не хочется. Мур хлебнул и сказал, что он тоже, как папа... Ну, он был любимцем и потом всё-таки маленький...

Когда я взяла в рот первую ложку, у меня просто глаза на лоб полезли!.. Это было не то что — вкусно или невкусно, это был какой-то неземной вкус, ну, как на планете Нептун, например. Но у меня не было уже никакого выхода — не могла же отказываться ещё и я, после

того как все отказались. А сама мама суп никогда не ела — не любила и берегла фигуру. И вот я, торопясь, глотала этот невообразимый суп, потому что все ждали второго. И это было настолько невозможно есть, что я даже заплакала, а было мне тогда лет пятнадцать, наверное.

Когда я доела, мама полезла в кастрюлю за мясом и вытащила оттуда нечто такое, что заставило её даже надеть очки. И мы все тоже вперились туда. Она вытащила небольшую, прекрасно отваренную... целлулоидную утку, с которой Мур обычно купался.

- Это я! — гордо сказал Мур, решивший сделать свой вклад в общий котел.

- Вот видите, — сказала я, - чем вы меня накормили!

- Ничего, — невозмутимо сказала мама.

- Как ничего?! Там же краска!

- Ну и что?! — сказала мама, любившая, чтобы она всегда была права.

ПАРИЖ ТРИ ВСТРЕЧИ

Когда мы жили в Париже, то есть в пригороде, как всегда, я училась в рисовальной школе при Лувре. Училась я там книжной графике. Родители мои могли заплатить только за один триместр, а я за этот триместр показала французам весь русский блеск — и меня оставили учиться дальше. А я тогда очень увлекалась кино и тогда же его исчерпала, так что уже никогда потом в кино не ходила. И я была начинена всевозможными сведениями о киноактёрах. Пожалуй, единственное, что я знала в жизни хорошо, это мифологию и вот этих киноартистов.

И вот в Париж приехали тогдашние кинозвёзды из кинозвёзд — Дуглас Фербенкс и Мери Пикфорд². Он был для того времени идеал мужчины и очень большой акробат: во всех фильмах он прыгал с крыш и т. п. А она была идеалом женщины. У неё был тот тип, который сейчас совершенно вышел из моды, — маленькая, очень миниатюрная блондинка с большими карими глазами и малюсеньким ротиком.

Они остановились в американском посольстве, и у всех было такое впечатление, что они оттуда никогда не выходили. Посольство было окружено плотным кольцом журналистов. Заметки сначала появлялись доброжелательные, а потом все злее и злее, потому что действительно — не показываются, отнимают хлеб у журналистов...