История жизни, история души. Том 3

Под окном сидят, обнявшись и покачиваясь, две красивые быстроглазые сёстры — Даня и Ариша, отец которых не вернулся из германского концлагеря, идо 16летони росли в игарском детском доме. Они перешёптываются, поглядывая на клюющего носом нарядного Миньку-моториста, и тихо смеются в кулак.

Спрятавшись за печку, кормит ребёнка растрёпанная, неприбранная пожилая женщина, Настя Попова, телятница. Вот и она осталась в войну без мужа, с двумя малышами и не так давно вдруг связалась с парнем, вдвое себя моложе, сыном председателя, за что корит её вся деревня, а председателева жена поедом ест.

Да буквально на кого ни глянь, каждый и каждая пострадали от войны, многие непоправимо.

Во имя их и от имени их написано Стокгольмское воззвание, но об этом не знают и не думают ни они сами, ни Колесников, для них это просто пропащий вечер, а он отбывает повинность, за которую деньги получает.

- Кто желает выступить?

- Я желаю, - срывается с места Попова, запахивает на груди кофту и потом размахивает свободной рукой. - Я желаю сказать, что по закону вот мне положено за телёнка семь трудодней, а как Весёлая отелилась, так трудодни мои Маруське записали, знаю, чьи это дела, будто в её дежурство, а что Маруська против меня зло имеет, каждый знает, а я...

- Не по существу выступаешь, Настасья, тут тебе не производственное совещание, - прерывает её Евдоким. - Кто имеет слово по существу Стокгольмского воззвания⁴, кто желает выступить?

Колесников уже не стоит, а сидит за столом, и опять вместо его лица - букет бумажных роз.

- Кто желающий сказать, ещё раз предупреждаю!

- А танцы будут?

- Чего говорить, всё ясно!

- Почему кино не везут? — несётся из задних рядов.

- ...Желающих нет? Итак, прошу, товарищи, подходить расписываться!

1952 (?) г.

СТИХОТВОРЕНИЯ * * *

Солдатским письмом трёхугольным В небе стая.

Это гуси на сторону вольную Улетают.

Шёлком воздух рвётся под крыльями. Спасибо, что хоть погостили вы. Летите, летите, милые!

На письме - сургучовой печатью Солнце красное.

Унесёте его на счастье вы -Дело ясное.

Нам останется ночь полярная,

Изба чёрная, жизнь угарная,

Как клеймо на плече позорная, Поселенская, поднадзорная.

На такую жизнь не позарюсь я, Лучше трижды оземь ударюсь я, Птицей серою обернуся,

Полечу - назад не вернуся — Погодите, я с вами, гуси.

1949 * * *

Енисей сливается с Тунгуской, Старший брат встречается с сестрою. Та течет полоской синей, узкой,

Тот — широкой полосой седою.

По груди широкой, богатырской Стороны чужой, земли сибирской Пролегают лентой орденскою.

Две реки идут одной рекою,

Две реки идут одной судьбою,

Так, как нам не велено с тобою.

И железные проходят зимы,

И чудесные проходят вёсны Над моею жизнью нелюбимой, Над чужой землёй орденоносной. Над чужбиною.

1950 * * *

В тайге прохладной Ребячьей радостью Ребячьей сладостью Встречают ягоды.

Черничные заросли,

Брусничные россыпи.

Мол живите до старости,

Мол ешьте досыта!

Мол кушайте, друга!

Мол счастливы будьте!

Мол только пригубьте!

Мол не обессудьте!

Не хочу вас, заросли!

Не желаю, россыпи!

Не хочу — до старости!

Не желаю - досыта!

Мне б яблочка российского разок куснуть, В том доме, где я выросла, разок уснуть!

1950 * * *

- «Ночь - а звёзды - рукой подать!

- Схватить, удержать в руке,

Ту, самую яркую, крепко сжать,

Как гривенник, в кулаке,

И в чум прилететь,

И всем показать -Глядите, отец и мать!

Я сам её взял — поглядите, горит в руке!

Довольно светить ей на небе —

пусть светит у нас в потолке!

И мама задует светильник из мха и жира тюленя И сына, лаская, посадит к себе на колени...»

...О детстве своём говорил, покуривая и хохоча, Раскосый электромонтер из колхоза «Путём Ильича».

1950

ВЕСНА

Не певунья и не красавица —

По медвежьи трудится, старается,

Напрягается тучами,

Кручами,

Всеми реками сонно-могучими,

Каждым корнем и каждой жилою,

Всей своей материнской силою,

Сердцевиной таёжного дерева,

Всей упругостью мускула Зверева,

Чтоб из треснувшей оболочки Ледовитого, мёртвого сна,

Появилась дрожащим комочком,

Необсохшим цыплёнком — весна.

1951 * * *

Непростой мужик стоит у чума, Старый, косолапый, косоглазый, Не по-здешнему мужик угрюмый, Раз взглянув — его узнала сразу.

Я об этом мужике читала в детстве, А теперь живу с ним по соседству. Он, как все, одет в оленьи шкуры,

Только шерсть на том олене — волчья.

Он, как все, обут в унты оленьи,

Да по-волчьему ступает, сволочь!

В веках прячет он глаза, как в ножнах,

Изредка блеснут неосторожно.

Непростой мужик стоит у чума,

Непростого ишет в небе чудном.

Непроста его ночная дума.

Непроста луна над ним — шаманским бубном.

1951 * * *

Первой страницей зимы

открывается день Белой страницей.

Синькою в детских следах залегает глубокая тень, Синяя лыжня по белому снегу стремится.

Птицы у нас не зимуют. Молчит за поселком тайга, Стадом оленей уставила в небо рога.

День без событий, без почты, почти без забот.

- Хоть бы скорей красноярский пришёл самолёт!

1951

НОЧНАЯ МОЛИТВА

Из дому выйдешь - тьма по глазам Будто ножом.

Сразу ослепнешь — как из дому выйдешь.