История знаменитых преступлений

Вернувшись с прогулки, Роберт Тарентский сперва удивился, что стражники не торопятся опустить для него мост, и стал громким голосом звать их и грозить наказанием за столь непростительный недосмотр. Однако ворота замка по-прежнему оставались заперты, и солдаты не выказывали ни малейшего страха или раскаяния. Князь рассердился уже не на шутку и поклялся, что перевешает, как собак, всех тех мерзавцев, которые имели наглость его не впускать. И тогда императрица Константинопольская, опасаясь кровавой ссоры, которая неминуемо разгорелась бы между сыновьями, без всякой свиты, пешком, вышла навстречу сыну и, призвав на помощь все свое материнское влияние и упросив его не показывать своего гнева перед шумной толпой, собравшейся посмотреть на это странное представление, шепотом поведала, что случилось в его отсутствие.

Рык раненого тигра вырвался из груди Роберта. Ослепленный гневом, он едва не затоптал мать копытами коня, который, переняв настроение хозяина, яростно вскинулся на дыбы и из ноздрей его пошла кровавая пена. Призвав на голову брата все мыслимые проклятия, Роберт Тарентский натянул поводья и галопом унесся прочь от злополучного замка. Направился он, конечно же, к своему кузену Дураццо, с которым недавно распрощался, чтобы рассказать о нанесенном оскорблении и потребовать мести.

Карл непринужденно беседовал с юной супругой, которая вовсе не приучена была к разговорам столь спокойным и столь доверительным, когда князь Тарентский, расстроенный, задыхающийся, весь в поту, явился, чтобы поведать им свою невероятную историю. По просьбе Карла он дважды повторил рассказ от начала и до конца, настолько немыслимой казалась тому дерзость молодого Луи. На смену сомнениям быстро пришла ярость, и, ударяя себя по лбу стальною ратной рукавицей, герцог воскликнул, что, раз уж королева бросает ему вызов, он сумеет повергнуть ее в трепет – будь то в королевском замке или в объятиях ее любовника. Бросив уничижительный взгляд на Марию, со слезами на глазах молившую пощадить сестру, он крепко пожал руку Роберту и пообещал, что, пока жив, Людовику Тарентскому мужем Иоанны не быть.

В тот же вечер он заперся у себя в кабинете и написал письма в Авиньон, которые вскоре возымели свой эффект. Одна булла, датированная 2 июня 1346 года, была адресована Бертраму де Бо, графу Монтескальозо, верховному судье королевства Сицилия, и содержала приказ тщательнейшим образом изучить дело об убийстве Андрея, выявить убийц, которых Папа заранее предает анафеме, и строжайшим образом их наказать. К этому посланию прилагалось еще одно, секретное. Вот оно-то и внесло серьезные коррективы в планы Карла Дураццо. Суверенный понтифик настоятельнейшим образом рекомендовал верховному судье всемерно избегать упоминания на процессе имени королевы и принцев крови во избежание всяческих беспорядков, оставляя за собой, верховным владыкой Церкви и сеньором Неаполитанского королевства, право осудить их впоследствии по собственному усмотрению.

Бертрам де Бо обставил это внушающее ужас судилище с большой пышностью. В просторном зале суда возведен был помост, и всем офицерам короны, высшим сановникам государства, виднейшим баронам королевства отведено было место за судейской загородкой. По прошествии трех дней после оглашения в столице буллы Климента VI верховный судья смог приступить к прилюдному допросу двух обвиняемых. Первыми угодили в руки правосудия, как это водится, те, кто по рангу были всех ниже и чья жизнь имела меньшую ценность, – Томмасо Паче и Никколо ди Мелаццо. Они предстали перед судьями, чтобы, как это было в те времена заведено, подвергнуться предварительной пытке. Когда нотариуса вели на допрос, на улице, проходя мимо Карла Дураццо, он успел шепнуть:

– Сударь, пришло время отдать за вас жизнь. Свой долг я исполню. Прошу, позаботьтесь о моей жене и детях!

Герцог кивнул, и мэтр Никколо, приободрившись, с непринужденным видом и решительной поступью пошел дальше. Верховный судья, установив личность обвиняемых, передал их палачу с помощниками, дабы те подвергли их пытке на площади, на потеху и в назидание толпе. Но один из обвиняемых, Томмасо Паче, едва его связали пыточной веревкой, объявил, к величайшему разочарованию зрителей, что готов во всем сознаться, и попросил, чтобы его немедленно отвели назад, к судьям. Едва граф Терлицци, следивший за каждым движением обвиняемых со смертельной тревогой, это услышал, то решил, что теперь для него и остальных заговорщиков все кончено. Воспользовавшись своею властью, в тот момент, когда два стражника повели Томмасо Паче и нотариуса со связанными за спиной руками назад, в большой зал суда, он завел несчастного в стоящий особняком дом и там, стиснув ему горло и заставив высунуть язык, он этот язык бритвой и отрезал.