Историки железного века

Далин продолжал «курировать» прохождение моей работы[855]: «Саша! Я попробовал сделать кое-какие замечания. Ваше резюме слишком обще, а ведь французские историки… интересуются конкретными результатами исследования… Я устранил также ссылки на Tuetey, Calvet – нужно показать не источники, кот<орыми> вы пользуетесь. Поэтому я добавил о связи с бабувистами[856], т. к. об этом в литературе еще не было… и добавил о Шометте – но все это на ваше усмотрение. М<ожет> б<ыть>, что-нибудь конкретное и новое вы добавите сами… Они[857] просят давать более обстоятельные резюме <нрзб.> с тем, чтобы видеть то новое, что есть в наших исследованиях и в принципиальной постановке вопроса. О роли якобинцев или об их отношении к движению? С тов<арищеским> прив<етом>»[858].

Далее следовал еще постскриптум: «Конечно, я нисколько не навязываю вам своих формулировок, я их набросал вчерне».

Какая деликатность! Выявляются принципиальные расхождения, и отличавшийся испытанной с 20-х годов принципиальностью ученый оставляет на усмотрение молодого коллеги, почти ученика, стоит ли принять замечания. Интересно в методологическом отношении уточнение о народной поддержке якобинцев «на первых порах». В дискуссии с Ревуненковым полемически был обобщен постулат «якобинцы с народом» для всего периода диктатуры, Манфред придерживался его, сколько помнится, изначально. Обращает на себя внимание и озабоченность об информации французских историков о «наших достижениях».

При всей благожелательности ко мне Далин никогда не отступал от критической позиции, и это подтверждает отзыв, который он дал в качестве официального оппонента. Участие Далина в моей защите было закономерным. Ему хотелось завершить начатое дело, ведь все время моего аспирантства и особенно на первых порах, хотя научным руководителем был утвержден Манфред, Далин продолжал меня опекать. А вот мне хотелось избежать его участия в процедуре защиты. И, чтобы объяснить свою позицию, придется, к сожалению, коснуться темной стороны научной жизни советской эпохи.

Вторая половина 60-х запечатлелась борением полярных тенденций: еще продолжались идейно-теоретические поиски «шестидесятников», но уже явственно проступали «родимые пятна» реакции, включая антисемитизм. Трюизмом сделались суждения о мутной волне низменных человеческих страстей, поднимаемой революционными событиями. Ради исторической справедливости и как очевидец должен заметить, что реакция, политическая или идеологическая, торжествующая или оппозиционная, на коллективном или индивидуальном уровне не отличается моральной чистотой.

В 60-х реакция в профессиональной среде дышала личными обидами, статусной ущемленностью, ощущением нереализованности (а подспудно и несостоятельности), а больше всего элементарной завистью. Типичный случай – отношение к моим научным руководителям. Манфред и Далин были не просто талантливыми людьми; их неординарность слишком выделялась по контрасту с незаметностью и тех, у кого таланта попросту не было, и тех, кто приучился скрывать его наличие.

Особенно раздражали завистников признание Манфреда в «официальных инстанциях», подчеркнуто уважительное отношение к нему директора В.М. Хвостова, ведущее положение в Институте. А его зарубежные поездки буквально кололи глаза: не случайно китайцы называют зависть «болезнью красных глаз». В тех же глазах могло показаться отнюдь не случайным, что научный руководитель, старший оппонент и диссертант относятся к одной и при том «не той» национальности[859].

Со вторым оппонентом все было в порядке. На тот случай, если бы не смог вырваться в Москву Алексеев-Попов, был Адо, который выражал не только готовность, но и желание стать оппонентом. Проблема была с Далиным; и Манфред в ответ на мои опасения предложил мне самому поискать старшего оппонента, откровенно усомнившись в успехе.

По совету Алексеева-Попова, разделявшего мою озабоченность, я обратился к А.В. Ефимову. Алексей Владимирович был влиятельным человеком, член-корреспондентом АН СССР; будучи американистом, он основательно занимался и Французской революцией. Его интересы в этой области подтвердились спустя два года, когда он принял участие в знаменитом симпозиуме по проблемам якобинской диктатуры[860]. Однако тогда Ефимов сослался на плохое знание новейшей литературы при наличии спорных проблем. Видимо, как резюмировал Манфред, член-корр осторожничал: признание «спорных проблем» отдавало скандальностью, и многие бывалые люди их избегали. Еще не ясно было, не выльется ли дискуссия, начатая Ревуненковым с идеологическими обвинениями в адрес Манфреда, в кампанию на известный манер.