Истощение судьбой

Ярмарочная улица была вторая по оживленности улица города. Здесь не было достопримечательностей, памятников, выставок и музеев – это было одно из наиболее бессмысленных с культурной точки зрения, тесных, но тем не менее очень посещаемых мест. Людей тянуло сюда по инерции, потому что остальных тянуло сюда по инерции. Лично я видел самых разных людей. Влюбленные пары (и иногда тройки), друзья и подруги, своры огольцов-мальчишек и волны военных, которые если утрамбовывались в какое-то здание, то, можно считать, вход остальным туда на время был закрыт; бабушки и дедушки, инвалиды-колясочники, мамы с детьми и папы с мамами, кутейники и священники, продавцы и ещё раз продавцы, оттого что их здесь обыденно предельно много. Разноцветную человеческую канву скрепляло вместе непрестанное снование. Они сновали туда-сюда, будто пытались спастись от катаклизма и паниковали из-за неизбежности его приближения – паниковал, однако, только их рассудок, распыляемый на множество неоновых вывесок, прозрачных нагроможденных стендов, корзинок и полок с едой и выпивкой. Особенно довольны были азербайджанцы и турки. Их товар: апельсины, все равные между собой, яркие, сочные; лимоны, спелые кисло-жёлтые; яблоки, сладкие и звонкие, и многое другое, что вы знаете лучше меня – расхватывался буквально с порога, а казна продавца увеличивалась на баснословные значения. Магазины рождали одних прохожих и поглощали других на протяжении всего дня, и это был непрерывный процесс.

Ярмарочная улица кишела людьми и вечером, так как сумерки не останавливали от желания покупать и продавать, вот только сегодня она была пуста: лишь один бородатый араб курил папироску у входа, видимо, в свою собственную лавку. Всё это, мягко говоря, озадачило вышедшего на остановке N-a. Помимо того, что ожидания юноши не оправдались, стало как-то слишком холодно. Молодой человек быстро зарылся в кашне и пошёл по пустынному маршруту домой. Точнее, его ноги должны были привести его самого в конце концов к карнизу знакомого здания, однако N не знал, как скоро придет этот момент. «Я понимаю – Леонид: ему вообще, судя по внешнему виду, нельзя часто гулять. А как же тот парень в разноцветном шарфе и родинкой на лбу? Неужели и его я не увижу? А седой мужчина, в морщинах, без щетины, с прижатым будто магнитом носом, с которым мы обменялись улыбками, когда я спросил его, сколько времени сейчас, хотя я сам мог посмотреть время на своих часах. Я это сделал с великим искусством, я ведь помню, что ему сказал, правильно слова подобрал… Я произвёл впечатление! А милая голубоглазая барышня с приятными, карминовыми губами и кругленьким лобиком? Она разглядывала меня, когда я повернулся на неё и застал врасплох. Или странный мальчик, который ходит, развернув ступни в бок. Как вообще так можно ходить? Чего сложного: ставишь ногу прямо. У него ещё руки болтаются как макароны… Где он? И почему в автобусе на меня никто не посмотрел?»

Темноволосый, с берилловыми застывшими глазами, человек прошел вдоль витрин закрытых магазинов, пересёк дорогу и оказался у Центрального пруда. Проходя сквозь аллею обнаженных деревьев, N оглядывался по сторонам, прижимался то к одному, то к другому краю дорожки, но не находил живой души. По темной водной глади пруда катались утки, но не люди. Людей не было ни за деревьями, ни под лавками – нигде. Пройдя ещё одну аллею, молодой человек вошел во двор, в подъезд и, наконец, в свою квартиру. Безмолвно переодевшись и лёгши в постель, молодой человек пробыл с раскрытыми веками минут десять. Волнения ветра чередовались с очень откровенной, глухой тишиной. N лежал без движения. Во всём доме не слышалось ни шороха. Ведь это поистине очень странно: каждый человек, все жители города, которые, как хлебосольные хозяева, должны были принять N-а – званого, долгожданного, широко известного, достопочтимого гостя, – пропали и сейчас находились непонятно где.