Истреби в себе змею

Как ни странно, но лёгкая тень иронии, притаившаяся в этом невинно-двусмысленном вопросе, помогла Алану справиться с собой и преодолеть замешательство. И он рассказал обо всём, что знал — обо всём. Он рассказал о Попечителях и о ньюменах, о детях-индиго и о той чёрной тени, которая густела и расползалась. Алан знал многое: он годами и десятилетиями внимательно следил за всем происходящим, причём методами, недоступными обычному человеку. Он контролировал ментальное поле огромной страны на севере, чутко фиксируя все его изменения, и отмечал энергетические всплески с точностью, далеко превосходящей точность самой совершенной аппаратуры. Алан знал о конечных целях Правителей, знал он и о том, какими способами они намерены их добиваться. Он знал о работе профессора Люка Чойса и его коллег, об инкубаторах и о штампах; знал о проекте «Индиго». И сейчас Алан не просто рассказывал — он излагал выводы, сделанные на основе собственных наблюдений.

«Да, — подумал Рохо, слушая рассказ сеньора Ансиано, — если бы я писал шпионские романы, я бы сделал из этой истории бестселлер мирового уровня! Какую титаническую работу проделал этот человек! И какая мрачная картина вырисовывается в итоге…».

— Единственное, о чём у меня нет точных сведений, — речь Алана текла свободно, от его скованности не осталось и следа, — это о том, куда девались выпускники Приютов. А они были, в этом нет никаких сомнений. Среди ньюменов есть те, кому за двадцать, а возраст воспитанников Приютов ограничен пятнадцатью годами. Но Приюты существуют уже около двадцати лет! Вопрос: где первые их воспитанники — те, кому сейчас двадцать пять? Просто ушли в большой мир и живут обычной жизнью? Возможно, но… маловероятно. Я наблюдал сильнейшие возмущения психополя, когда присматривался к Приютам, — значит, там были настоящие таланты. И я уверен, что эти самородки не остались незамеченными. Значит…

— Значит, они у элов, — сказала Эухенья. Она произнесла это спокойно, и только глаза её тревожно мерцали.

— У кого? — не понял Алан.

— У элов, пришелец с севера. У элиты — у тех, кого ты называешь Правителями. Новое поколение — элы растят себе смену. Приходит время новых людей, и носители древнего зла не могут этого не понимать. Штампы — это слуги. Чёрные индиго — хозяева.

— Чёрные индиго?

— А ты разве не видел цвет? Ты ведь знаешь о древнем проклятье, и знаешь, откуда оно взялось. Круг замыкается — змея пожирает свой собственный хвост. Кто такой этот Блад?

— Человек, — Алан слегка пожал плечами. — Обычный человек, хоть и незаурядный. Энергичен, властолюбив, свободен от всех этических понятий вроде чести, совести и тому подобного. Можно сказать, орудие судьбы. Скоро он станет диктатором, и тогда… Тогда на севере, да и во всём мире, станет не холодно, а очень даже жарко. Змея готовит жало, мать Эухенья.

— А эти новые люди — кто они, и чего добиваются?

— Экстремисты. Добровольные помощники эволюции. Сторонники эвтаназии, образно говоря: если старые люди упорно не хотят умирать, значит, им надо помочь. Я знаю кое-кого из них — опосредованно, конечно. Есть такая Серпента: её можно назвать одержимой, хотя можно назвать и магиней — очень способной магиней. И она тоже не остановится ни перед чем.

— Ты действительно многое знаешь, пришелец, — задумчиво проронила Эухенья. — И ты владеешь Силой… Чего ты хочешь?

— Меня зовут Алан, — спохватившись, запоздало представился Старик. — Я хочу быть с вами, с детьми Катакомб. Я многому могу научить твоих питомцев, мудрая Миктекасиуатль, — я могу быть полезен.

— Можешь, — кивнула ведьма, — …Алан, — добавила она с непонятной интонацией и вдруг напряглась и застыла. — Подождите, меня зовут.

Она прикрыла глаза, притушив их нестерпимый блеск, и Диего с Аланом несколько минут наблюдали, как Эухенья сидела неподвижно, уйдя в медитативный транс. Наконец она глубоко вздохнула и открыла глаза.

— Я говорила с Родриго, — объяснила колдунья, — он в городе. Началось — на улице Колдунов погромы. Бьют стёкла, переворачивают и поджигают машины — всё как обычно. Безумие пришло в Пуэбло-дель-Рио…

«Мерседес!» — мелькнуло в голове у Рохо, и Эухенья тут же это заметила.

— Иди, Диего, — мягко сказала она, опуская привычное «chico ruso», — с нашим гостем — она посмотрела на Алана, и взгляд её снова загадочно замерцал, — я разберусь сама. Иди, позаботься о своей жене и детях, — ты хорошо сделал, приведя сюда этого человека. Я скажу Фернандо — он возьмёт с собой нескольких мальчиков и поможет тебе. Иди и возвращайся.

— Спасибо, мать Эухенья, я скоро вернусь.

Беспокойство за Мерседес и детей, оставшихся на том берегу, в опасной близости от охваченного нарастающим безумием Города-на-Реке, вытеснило из сознания Диего все прочее, но всё-таки ему показалось, что Миктекасиуатль хочет остаться наедине с Аланом и поговорить с ним с глазу на глаз. Однако мысль эта была мимолётной — мелькнула искоркой и погасла.

Алан проводил Рохо взглядом, и когда шаги Диего затихли, он повернулся к Эухенье. Повернулся — и наткнулся на жгучий взгляд ведьмы.