Истребитель

Туг Березин похолодел, потому что про черную лестницу — была история из его детства, которую он тысячу лет не вспоминал, как и многое другое. Примерно до двадцати двух лет вся его жизнь была не то чтобы под запретом, но не имела отношения к настоящей, и он старался не помнить про эти обстоятельства, не всегда веселые. Теперь Березин был атлет и яхтсмен, инженер, лично представленный вождям при открытии шестого шлюза, и отдыхал у моря. Ей никаким образом не могла быть известна история про черную лестницу, с которой приходили к гимназисту Березину самые страшные кошмары его детства, но, с другой стог роны, — в каком же тогдашнем доме не было черной лестницы и кто же о ней не рассказывал детских сказок? Очень может быть, что и Людмила где-то росла в то же время, и было ей теперь, допустим, тридцать лет, и она вполне могла застать те лестницы.

— Послушай, — сказал он, — чего вспоминать, ну было и было. Теперь-то все хорошо?

— Теперь хорошо, — сказала она.

— И лестниц черных теперь нету.

— Ну, где-нибудь есть. Почему же нету. Никогда не знаешь, когда попадешь на черную лестницу.

— Вот сейчас и попадем, — решительно сказал Березин. — Пойдем, знаешь, ко мне, пожалуйста. Там как раз лестница к санаторию и сейчас темно.

— Это у тебя какой же санаторий? — спросила Людмила. Березин очень боялся, что она откажется, но она не отказывалась, только, похоже, тянула время.

— Карла Либкнехта.

— Карла Либкнехта убили, — сказала Людмила, словно только что про это вспомнила. — Его убила Роза Люксембург.

— Неправда, — попытался Березин пошутить еще раз. — Его убили Сакко и Ванцетти.

— Не так, — поправила Людмила очень серьезно. — Сакко и Ванцетти без вести пропали. Они пошли погулять, Сакко и его собака Ванцетти. Сакко домой не вернулся. Ванцетти долго тосковал, потом пошел его искать и тоже пропал. А около дома потом голову нашли.

— Чью?

— То-то и оно, что неизвестно, — сказала Людмила и посмотрела на него со странным вызовом. — А в санаторий я к тебе не пойду, еще чего. Меня туда не пустят, я там не записана.

— Я проведу, — уверенно сказал Березин.

— Вот еще, буду я там стоять и ждать, как ты на входе договариваешься. Ты иди на пляж, я к тебе туда приплыву.

Динамо, с облегчением подумал Березин. Она крутит динамо. Теперь он уже не хотел, чтобы она к нему приплыла, но добросовестно довел ее до входа на городской пляж, где в темноте вспыхивали огоньки папирос и слышался визгливый смех, без которого у пролетариата не обходились любовные игры, а потом пошел к себе на санаторный пляж, где так давно ее встретил. Чувства были странные. Березин хотел эту женщину, хотел ею обладать, думал о ней этими словами, но темная ночь вокруг казалась ему татарской, азиатской, он словно попал в другое измерение, куда-то в Туретчину, и эти все Людмилины шутки были ему непонятны. Он, разумеется, вспоминал ее большой податливый, понятливый рот, ее грудь под ситчиком, ее туманные глаза с непонятным и словно подначивающим выражением. Но то, что она в свои годы была одна, тоже выдавало в ней не совсем нормальную, и он поначалу боролся даже с соблазном уйти. А если она приплывет, куда платье денет? И потом, думал он, — а в темноте эта мысль была неожиданно убедительна, — он приведет ее в номер, она зайдет, положим, в душевую на этаже, вернется потом к нему, а головы у нее нету? Березин курил длинную «Сальве» и не чувствовал уже себя тридцативосьмилетним инженером. Тут послышался плеск, и вышел из воды ночной купальщик, темный длинный силуэт. Березин хоть и был близорук, различил, что это не она.

— Хороша водичка ночью! — сказал ему мосластый мужик с руками, как у гориллы, и прошел мимо. Совершенно не того ожидал Березин, и ему стало немного смешно. Не искупаться ли самому? Но почему-то он чувствовал обязанность ждать ее. Наконец, почти без плеска подплыла она, холодная, свежая. Березин обнял ее и устыдился своего страха.

— А платье где?

— Что тебе до платья? На берегу оставила.

— А как же...

— Никак же. Пойду в чем мать родила, будет про тебя разговоров в санатории.

Лихо, подумал он. Его несколько смущало, что все получилось слишком легко. Дежурная отсутствовала, так что они поднялись к нему на третий этаж без сучка без задоринки. У себя в номере зажигать свет не стал и стремительно сбросил рубашку, майку, белые летние брюки, потом помог Людмиле освободиться от сырого купальника и завернул в полотенце. Трусы по неустранимой мужской привычке он почему-то пока не снял. Эта мертвая, если она была действительно мертвая, была, конечно, холодна от воды, но очень горяча в прочих отношениях. Березин не помнил случая, чтобы его желания угадывались столь быстро. А угадывала она их потому, что да, да, разумеется... И в эту секунду он вспомнил все с той ясностью, какая наступала только в эти минуты, и именно ими он дорожил, потому что соображал так быстро лишь на яхте, когда она кренилась, или в любви, когда кренилась, так сказать, яхта его жизни: ну конечно, и только слишком долгой защитой, которую он сам себе выставил, это можно было объяснить.

— Аня, — прошептал он.