Истребитель «Родина»

Это было единственным, чего он не мог простить государству. И не хотел прощать. Ему дали пожизненное — что ж, так сложились обстоятельства. Условия содержания в «Каменном Чертоге» были неоправданно жесткими, но и этому находилось объяснение. Если сложить все зло, содеянное обитателями спецлага, Шиашир должен был уйти под воду, прямиком в ад. Чего стоил один только Дантист — серийный убийца, сидевший, как выяснилось, в соседней камере... Хотя шестисот смертей на его совести все-таки не было, и в списке душегубов Андрей значился первым. Виновным он себя не считал, но то, что с ним случилось, было объективно. В отличие от другого... От могилы на четвертой муниципальной территории. Могилы с убогой доской, могилы без ограды.

Андрею даже не сообщили. Просто похоронили двух стариков — хорошо, если в гробах, а не в мешках для мусора. Закопали в землю и накрыли плитой из второсортного бетона. В изголовье, между проступающими от арматуры потеками ржавчины, лежала почерневшая табличка в рамке из ярко-зеленого мха. Прошло не так много времени, но имена и даты уже сейчас не смог бы прочесть никто. Если бы не Стив, Андрей не нашел бы родителей вовек. Если бы не гады, возле этой могилы не задержалась бы ни одна живая душа. Но еще страшней для Андрея было то, что родители навсегда останутся здесь, на территории 4, под размываемой дождями плитой. Ни перезахоронить, ни привести могилу в порядок он не мог. Он не мог ничего, разве что ненадолго явиться сюда еще раз — через месяц или через два. Ведь сын этих людей, стертых из памяти, почти безымянных, официально продолжал отбывать наказание в «Каменном Чертоге», а кроме него это никому не было нужно. На целой планете — никому.

Андрей всматривался в табличку до тех пор, пока ему не стало казаться, что она ничем не отличается от других. Так бывает с каким-нибудь словом: если повторять его бесконечно, оно теряет смысл и превращается в пустой звук. Андрей стоял посреди поля из серых прямоугольников, разделенных пучками буйного сорняка, и пытался расслышать, что за чувство в нем зреет — смирение или ярость.

Он так и не понял. Провел у могилы около часа и ушел, зная, что вернется не скоро.

Андрей оторвался от окна и, обнаружив, что все еще держит пустую банку, сплющил ее в руке.

— Сеть, — сказал он в потолок.

У стены вспыхнул монитор, по умолчанию настроенный на первую программу.

— ...однократный прием снимает инсулиновую зависимость, а недельный курс лечения полностью нормализует...

Говорил дюжий мужчина в белом халате и в крахмальной шапочке. Для полноты образа не хватало только марлевой повязки и фонендоскопа на шее. Впрочем, белый халат в студии прямого эфира сам по себе был достаточно абсурден.

— Прежде чем органы сертификации одобрят новое средство, оно должно пройти тщательную проверку, — заметил ведущий.

— Безусловно, — с готовностью отозвался врач. — В исследованиях участвовало шесть независимых клиник и более тысячи добровольцев. Состояние каждого из них, — он поднял указательный палец, — значительно улучшилось. Ни в одном случае побочных эффектов не выявлено. Результат впечатляющий.

— Нельзя не согласиться. — Ведущий выразил приятное удивление. — А сколько длились эти испытания?

Доктор чуть замялся:

— Двенадцать дней.

— Двенадцать дней? Вам не кажется, что этого недостаточно?

Журналист заранее знал, что ему ответят, и это бросалось в глаза.

Андрей раздосадованно присел на диван и открыл вторую банку пива. Вряд ли телевидение деградировало за последние пять лет, скорее это он отвык от условностей. Интервью разыгрывали, как пьесу.

— Представители Миссии вручают вам совершенно новый препарат, — продолжал ведущий, — и вы сразу... то есть почти сразу, через полторы недели, признаете его годным к употреблению?

Доктор мягко усмехнулся.