Истребители

Но здесь благополучное приземление зависело не только от мастерства летчика. Федору Ивановичу не повезло: в начале пробега на правом колесе сорвало покрышку, самолет вынесло с полосы на грунт, и почти сразу же один за другим раздались два довольно мощных взрыва.

Дым рассеивался очень медленно: стояла безветренная погода. У меня кольнуло сердце. Вот так, на моих глазах, в относительно спокойной обстановке наверняка не стало лучшего командира полка. Сколько лет летал, заслужил звание Героя еще в советско-финляндской войне, сколько всяких передряг прошел на трех фронтах от начала Великой Отечественной войны, и вот так, на земле...

Между тем дым понемногу рассеялся, стал виден самолет — точнее не он сам, а то, что от него осталось. И вдруг из этой кучи обломков возник Шинкаренко. Весь в копоти, командир полка больше был похож на трубочиста, чем на летчика. Но живой! Живой и совершенно невредимый!

По проложенным мосткам, чтобы не подорваться, к самолету побежали люди. Федор Иванович от всякой помощи отказался. Он пытался привести себя в порядок, отряхивая с себя мусор и стирая копоть, но от этого пачкался еще больше. Очевидно, он так же, как и мы, еще не успел осознать все случившееся и потому с преувеличенным [212] усердием продолжал приводить себя в порядок. От этого занятия его отвлекли летчики полка: едва только звенья появились в воздухе, Федор Иванович спокойно переключил свое внимание на подчиненных и начал руководить посадкой.

Было еще несколько сорванных покрышек. Но это уже происходило в конце пробега, и потому больше никто, к счастью, не выскочил на минное поле. Это — если говорить о полосе. Но при перелете у нас была еще одна неприятность.

В воздухе возник пожар в самолете молодого летчика 86-го гвардейского авиаполка сержанта В. П. Бойко. Он доложил об этом по радио командиру группы и получил приказ покинуть машину. Но летчик в самолете был не один: вместе с ним совершал перелет инженер эскадрильи инженер-капитан А. И. Богданов. Почти всегда часть инженерно-технического состава полков мы перебрасывали на новые аэродромы таким способом, ведь после перебазирования необходимо было готовить самолеты к немедленному боевому вылету. Богданов и парашюта не имел. Да если б и имел, все равно бы не смог им воспользоваться: выбраться из отсека, расположенного за спиной летчика, можно было, разумеется, только на земле.

Огонь уже охватил кабину истребителя, когда Бойко увидел небольшую площадку. Он сумел посадить самолет, но при этом получил сильные ожоги, потерял сознание и остался в горящей кабине. Богданов, который тоже обгорел, успел вытащить летчика из кабины и оттащить его метров на сорок от самолета. Едва он это сделал, машина взорвалась. Этот эпизод, как и любой боевой, потребовал от людей мужества, взаимовыручки и полной самоотдачи во имя спасения товарища. Только благодаря этому оба остались живы.

Таким образом, наш перелет на Калининский фронт превратился для многих летчиков в нешуточный экзамен.

* * *

После того как все полки произвели посадку, офицер оперативного отдела воздушной армии передал мне приказ командующего армией генерал-майора (впоследствии — генерал-лейтенанта) авиации Н. Ф. Папивина о перебазировании дивизии на фронтовые аэродромы. Штаб [213] дивизии должен был разместиться в селе Девятое, полки — на полевых аэродромах Репино, Дубозицы и Батурине. На каждом из них были батальоны аэродромного обслуживания. Подготовлена проводная связь между ними и штабом дивизии, а оттуда — со штабом воздушной армии.

Аэродромы были удалены от линии фронта на 25–30 километров.

Тут же я получил первую информацию о противнике. Авиация гитлеровцев действовала на этом участке фронта активно группами до 50 бомбардировщиков под прикрытием истребителей. Она бомбит наш передний край, истребители противника, как никогда, действуют нагло...

На эти слова офицера штаба воздушной армии я сразу обратил внимание. Я хорошо знал, что фашистские пилоты ведут себя нахально только тогда, когда имеют явное численное превосходство. По одному этому признаку, не имея еще никаких данных о составе истребительных сил авиации фронта, я уже понимал, что они невелики. А это означало, что нашей дивизии снова предстоит драться в основном с преобладающими силами противника.

Мои опасения подтвердились уже на следующий же день, когда я узнал, что наше соединение по существу представляет собой ядро истребительной авиации фронта. С одной стороны, мне уже было, как говорится, не привыкать к такому положению вещей, но на душе было тяжело: снова основная нагрузка в боях за господство в воздухе на этом ответственнейшем направлении ляжет на нашу дивизию. Речь ведь шла о важнейшем этапе предстоящей Смоленской операции. Позади уже были воздушные сражения над Кубанью, перелом в грандиозной Курской битве, а нас еще ждали тяжелые, изнурительные воздушные бои, в которых мы могли рассчитывать только на себя. Грустновато как-то было это сознавать.