Истребители аварий

И он летал боевым летчиком в Афганистане, летал на Кавказе, Памире, Алтае. Летал, переживая долгую разлуку с детьми и женой и временами, когда позволяли условия, таская их за собой, благо транспортные проблемы частично решены самой его службой. Специфику горного воздуха изучил досконально. Она имела много нюансов, тонкостей, сложностей и опасностей, но из-за этого-то и особенно интересна. Полеты в горах на больших высотах особенно трудны и требуют очень часто использования всех возможностей и пилота и машины. Воздушный винт, – и крыло и движитель вертолета, – плохо держит в разряженном воздухе, плотность которого на высоте около 4000 м в два раза меньше, чем на обычной высоте. А в горах такая высота обычна для полета. Поток разряженного воздуха, даже холодного, плохо охлаждает турбины, которые перегреваются сильнее, чем на обычной высоте. Поэтому нагрузку на моторы приходится уменьшать и брать на борт весьма ограниченный груз. Блюмкин проявил немалую изобретательность, чтобы существенно облегчить вертолет от второстепенных деталей, запасных частей, инструментов и топлива, чтобы уменьшить его собственный вес и благодаря этому повысить полезную нагрузку. Он очень разборчиво относился к перевозимым грузам, отдавал предпочтение, приоритет наиболее важным и значимым и, случалось, совершенно саботируя перевозку всякого рода ерунды и роскоши (в частности, не любил перевозить людей праздных и ленивых, не желающих поработать ножками для знакомства с горами...).

Для взлета загруженному вертолету приходится разгоняться, как самолету, по взлетной полосе для набора горизонтальной скорости. Винт тащит машину вперед и вверх, задние колеса отрываются от грунта и разбег продолжается на одном переднем колесе. Разгон, заметим, не по бетону, – по травянистой лужайке поляны Москвина, или поляны Сулоева на Центральном Памире... Едва оторвавшись, вертолет ныряет в глубокую пропасть, еще увеличивает горизонтальную скорость и с разгона набирает высоту. А куда только не приходится садиться! На лед, на снег, на осыпи, на скалы, чтобы снять и заплутавших горе-путешественников, и тяжело травмированных, и погибших. Искать пропавших, завозить людей и грузы, и... даже доставлять местное партийное начальство к воскресному уик-энду с шашлыком и винами у горных озер и целительных источников. А сколько нюансов вносила горная погода, ветры, низкие облака, туман и осадки!..

Он назвал свой вертолет «Михасем», и с его легкой руки, по его примеру и его шутливым советам другие знакомые вертолетчики стали похоже называть свои вертолеты. Так обрели свои имена собратья Михася: «Митяй», «Мишук», «Мигун», «Мик», «Мидок», «Мидяк», «Мисюсь» и... «Милка» (конечно, последнюю обычно водил женский экипаж – “рисковые” девчонки из сборной страны по вертолетному спорту). Такие наименования имели более живое звучание, чем обезличенные бортовые номера. «Михась» имел номер «013», и командир считал этот номер вдвойне счастливым, и потому, что «13», и потому что ноль впереди. Каждый из «Миков» имел свой характер. Норовистый «Михась» во многом повторял качества своего командира. Турбины благодаря не просто хорошему, но очень вдумчивому уходу и обращению имели внутренние резервы надежности и мощности. Благодаря этому Михась резво и прытко, легко брал взлет и посадку, легко прыгал через воздушные ямы и бугорки, злобно спорил с сильным ветром и одолевал хребты такой высоты, которая недоступна его собратьям. Блюмкин тщательно следил за общим здоровьем машины, за всеми деталями и при видимом износе заменял каждую новой, выбивая ее из механиков и начальства с лютым упорством. Вертолет являлся продолжением не только его тела, но и его души, – в полете они сливались в одно целое, и если это единство хоть чуть-чуть нарушалось, Блюмкин сразу ощущал сначала наличие, а потом и причину дискомфорта. От его внимания не укрывались даже малейшие отклонения в поведении машины на различных режимах полета, еле слышимые дополнительные шумы механизмов, даже незначительные грязь и нагар. Все это нарушало его внутреннее равновесие, поэтому он не успокаивался, пока не устранял причину беспокойства, пока машина снова не работала, «как часы».