Истринский цикл: Лекарь. Маг. Военачальник. Серый властелин (сборник)

Панфилов догадывался, почему так – это подтверждало его теорию о том, что здешние люди потомки тех беглых крестьян, что спрятались в тайге от своих хозяев. В этом случае уединенный образ жизни совершенно оправдан – чем меньше они засветятся в цивилизованном мире, тем меньше шансов, что их найдут хозяева. Первопричина уже совершенно забылась, но запрет остался.

Интересно, что у них, как ни странно, не было ненависти к чужакам, ведь казалось бы, они должны сильно опасаться этих пришлых – вдруг эти люди принесли им беду, порчу какую-нибудь? Но нет, лесовики были очень гостеприимны, настолько гостеприимны, что Панфилов с опаской принимал их знаки внимания – кто знает, как у них положено реагировать на такое. Например, хозяйская дочка слишком очевидно давала понять, что готова уединиться с его Олегом где-нибудь в укромном месте, и купец строго-настрого запретил сыну даже смотреть на ее аппетитные полушария, торчащие вперед как замковые башни, – мало ли… вдруг провокация? Набросятся, отнимут товары, убьют… пока он не выяснит здешних обычаев, каждый шаг нужно контролировать, как будто идешь среди викантийских постов.

Деревня открылась неожиданно – только что стоял лес, и тут же появился пологий склон, спускавшийся к озеру, и на небольшом возвышении над ним десятка три изб, напоминавших небольшие крепости из толстенных бревен. Избы были двухэтажные – верхний этаж занимали люди, а на нижнем держали скотину, так было практичнее и во всех отношениях удобнее. Например, чтобы подоить корову, не надо было выходить на сорокаградусный мороз, достаточно просто спуститься вниз. Да и скотине в тепле гораздо лучше.

Трубы дымили, распространяя запах хлеба и пирогов, особенно вкусно ощущавшихся после прогулки на морозе.

Мальчишки приняли у купцов поводья и с радостными криками забрались в седла, поскакав расседлывать лошадей. Панфилов толкнул толстую дверь, подбитую медвежьей шкурой, поднялся по огромной лестнице, сделанной как будто для великанов, и оказался в горнице, освещенной светильником. Наполненный топленым медвежьим жиром, тот коптил, и копоть уходила в деревянный уловитель, оседая на нем густыми черными хлопьями. Без этого приспособления изба давно бы покрылась таким же слоем копоти так, что и стен не было бы видно. Этому дому было лет сто пятьдесят, не меньше, – как сказал его хозяин Анфим, строил дом еще прадед или дед прадеда. Когда Панфилов смотрел на дом снаружи, было видно, что под тяжестью огромных стволов, из которых был сложен дом, он даже немного ушел в землю, стоя как будто в огромной чаше. Нижние венцы не гнили, будучи сделаны из стволов лиственницы, которая настолько пропитана смолами, что не гниет даже в воде, а лишь костенеет от времени.

Анфим, огромный, кряжистый мужик с крепкими, на зависть белыми зубами – тут у всех были хорошие зубы, видимо, пили хорошую воду и ели хорошую пищу, – радостно улыбнулся купцу и сказал, прежде тот успел чего-нибудь выговорить:

– Приходили люди из Марфовки, это в тридцати верстах отсюда, пятьдесят дворов. Так вот, завтра они пришлют охотников с пушниной, будут торговать твои товары. Немного ткани купили – с собой у них было мало шкур, взяли для образца. Думаю, завтра допродашь все оставшееся, что у тебя есть, и уже поедешь домой. Жаль, что не хочешь погостить подольше, но не последний день ведь живем, приедешь еще? Я бы попросил тебя с сыном и охранниками задержаться дня на три, я тебе позже объясню почему. Твою задержку мы оплатим – мехом, продуктами. Не пожалеешь! – Анфим встал с места и крикнул в глубь дома: – Гаршина! Давай на стол собирай! Гости уже приехали, а вы все прохлаждаетесь! Медовухи достань хорошей! Та, что в углу, не очень получилась, ты достань лучше прошлогодней, выстоянной! Знаешь, Мирон, такая в прошлом году медовуха удалась! Это что-то! Кружечку выпьешь ма-а-аленькую… голова ясная, а встаешь – ноги не идут! Вот медовуха так медовуха!

Купец слушал хозяина дома и улыбался – он не смог вставить ни одного слова в речь лесовика. И это при том, что лесовики слывут молчаливыми ребятами. Куда там! Анфим говорил и говорил, рассказывая то о начавшемся промысле пушного зверя, то об уловах красной рыбы в озере, то… в общем, обо всем, что было важно и очень важно для жителя этой деревни.

Наконец староста спохватился, тоже улыбнулся и сказал:

– Заговорил я тебя. Как съездил-то? Посмотрел на море? Видел? Нечего там тебе делать!

Панфилов помолчал и сказал с небольшой растяжкой:

– Ви-идел… неприветливо ваше море. У нас оно другое. Вот что, Анфим, расскажи-ка мне, что за люди такие на черных кораблях ходят в этом море?

– Люди? – нахмурился Анфим. – Людьми их называть не хочется. Да, есть такие, на черных кораблях. Это нехорошие люди. Бывает, их относит к нашему берегу бурей, они высаживаются и чинят свои посудины. Наши люди, из разных деревень, не раз пытались с ними общаться – это еще на памяти моего отца, ныне покойного. Его медведица задрала три года назад… крепок был мужик… хоть ему и было далеко за пятьдесят. Как-то он пошел…