Исцеление водой

Я забираю у нее одну и некоторое время держу в руках. Что-то внутри ее скачет по кругу, постоянно смещая центр тяжести. Я опускаю коробку рядом с собою на песок и беру другую. Там явно тоже кто-то есть, но двигается уже медленнее. От обеих исходит сырой земляной запах. Вторую коробку тоже ставлю на песок.

– Я выбираю первую, – объявляю я матери. Скорей бы уж покончить с этим.

Мать кивает.

– Там мышь. Достала утром из мышеловки. – Она переводит взгляд с меня на Скай: – Скай, возьми коробку.

Сестра берет первую коробку. Движения там становятся быстрее, на краю коробки слышно царапанье. Руки у Скай трясутся.

– Ты можешь позволить Скай самой утопить мышь, – говорит мне мать, – или можешь сделать это за нее.

Скай умоляюще смотрит на меня – однако в этом вовсе нет нужды. Я и так уже тянусь к коробке, хотя при мысли о маленьком бархатном тельце внутри ее мне хочется плакать. Представляю, как она будет тыкаться у меня в руках.

Сестры молча наблюдают, как я открываю крышку.

– Смотри не упусти, – предупреждает мать, но я одним ловким движением хватаю мышь под брюшко, вынимаю из коробки и кидаю в ведро с водой. Она отчаянно начинает барахтаться, однако сил у нее уже мало. Вскоре она захлебывается и плавает неподвижно, словно зависнув на поверхности воды. Чувствую, как к горлу подкатывает комок слез. Скай одними губами говорит мне «спасибо», глаза у нее уже на мокром месте.

В другой коробке оказывается жаба. Кожистая и словно оцепеневшая. Я знаю, что Скай было бы очень страшно брать ее в руки, но у меня нет подобных проблем, а потому я спокойно держу ее, легонько поглаживая пальцем в перчатке ее приземистое тело и надеясь, что на этом все закончено. Все-таки мыши – вредители, разносчики заразы, враги всего живого. А к жабам подобное не относится.

Однако мать указывает мне рукой на то, в чем только теперь я угадываю материал для растопки, и на лежащие рядом на песке спички.

– Мама, нет! – вскрикивает Грейс. – Это слишком жестоко.

– Жизнь вообще жестока, – отвечает ей мать. – И если вы, девочки мои, не сумеете принять тяжелое решение друг для друга сейчас, то не сможете и никогда.

Я опускаю взгляд на жабу, на ее бугристую уродливую кожу. Она еле шевелится у меня в руках, словно тепло моих ладоней ее успокаивает.

– Мама! – взываю я к ней тоже. В горле у меня разом пересыхает.

– Если не сделаешь ты, это придется сделать твоей сестре, – отрезает мать.

– Прошу тебя, мама, не надо! – кричит Скай, уже опять на грани рыданий. – Пожалуйста, не заставляй никого из нас это делать!

– Давай я возьму ее голыми руками, – предлагаю я, – и утоплю.

– Нет, – мотает головой мать. – Я не хочу, чтобы ты чем-то заразилась. К тому же она умеет плавать. Я, знаешь, не вчера родилась. – Она переводит взгляд на моих сестер: – Ну что, поджигайте огонь.

Когда символический костер готов, я приседаю на корточки рядом с его крохотным пламенем. Мать в упор глядит на меня, оценивая, сумею ли я с этим справиться.

Я могла бы отпустить жабу – зашвырнуть ее подальше на пляж. Но тогда она тоже погибнет, ее разбившееся тело будет лежать там никому не нужным. Дыхание у меня делается хриплым и прерывистым.

– Если ты не в состоянии это сделать, отдай ее Скай, – в последний раз предлагает мать.

Но я ни за что не заставлю свою сестренку такое сотворить, и мать это хорошо знает.

Я бросаю жабу в огонь и отшатываюсь назад.

Почти мгновенно мать опрокидывает на костер ведерко воды. Жаба выскакивает оттуда, слегка лишь почернев от сажи.

– Испытание пройдено, – говорит мне мать. – Умница.

Скай потрясенно и признательно глядит на меня снизу вверх. Наши чувства мощным электрическим разрядом проскакивают между нами, я принимаю их, впитываю… и тут меня словно накрывает волной. Расплакавшись навзрыд, я стягиваю грязные перчатки и закрываю ладонями лицо.

Грейс, Лайя, Скай

По-прежнему бывают дни, когда мама даже не выбирается из постели, хотя теперь это случается гораздо реже. В такие дни мы знаем, что она поглощена мыслями о Кинге, как знаем и то, что она страдает от так называемого «разбитого сердца» – о чем мы не имеем ни малейшего представления и, возможно, никогда и не будем иметь. Мать говорит, что наше неведение – дар судьбы, как та жизнь, что ей удалось в нас вдохнуть. Жизнь, которую она теперь так яростно защищает.

– Неужто вы не благодарны мне за это? Неужто не скажете мне за это спасибо? – спрашивает она у нас с постели, которая от дверей кажется лишь размытым пятном в сумраке спальни.

– Да, мама, – отвечаем мы. – Спасибо, мама.

Грейс

– Нарисуйте то, что сделали с вами мужчины, – предложила мать пострадавшим женщинам. Иногда мне, Лайе и Скай дозволялось сидеть на этих лечебных сеансах. – Тогда вам не понадобится ничего рассказывать словами.

Все это держалось в страшной тайне. Мне хотелось заглянуть у них на каждую страничку, но женщины старательно заслоняли собой свои блокноты, словно скрывая от всех какую-то совершенно убийственную информацию.