Исцели меня (СИ)

— Нет. Технически я действительно сидел и иногда слушал оперу, равно как и отбывал срок, проводя в голове очень большую работу. Даже больше, чем обычно. Ну и на диване, конечно, тоже сидел. У меня были очень комфортные условия. Это один из плюсов больших денег. Даже в СИЗО и других местах можно получить все, что хочешь.

— То есть ты не шутишь? Ты действительно сидел? За что?! Такие как ты не могут… не могут.

— Что не могут?

— Сидеть. Ты не такой.

— Какой? — допытывается Глеб.

— Неплохой.

— Неплохой — это равно хороший? Чего ж ты тогда меня ненавидишь, если я неплохой?

— Это совсем другое! — взрываюсь я. — Выключите эту фигню! — резко бросаю водителю.

— Оставь, Олег. А кто, по-твоему, сидит, Соня?

— Плохой, — не задумываясь бросаю я. Детский сад. Понимаю, что мой ответ крайне глуп, но… ведь так и должно быть. Глеб же усмехается, но, как ни странно, по-доброму.

— Наивное дитя. В котле со змеями варилась, но до сих пор сплошной наивняк. Пора как-то просыпаться и выключать режим опилок в голове. Я тебе открою страшную тайну, в половине случаев в нашей стране, да и не только в нашей, сидят ни за что. А хороших и плохих не бывает.

— А тебя за что? Просто так?

— Меня — не просто так.

— А за что?

— Откуда такой интерес к моей персоне?

— Ко мне сватается бывший зек, я опасаюсь за свою жизнь, вот и все, — в наглую бросаю я. Правда, на мои слова Бестужев только лишь хмыкает, а потом вполне серьезно произносит:

— А вообще правильно, опасайся. За своего отца, — после незначительной паузы добавляет Глеб.

Очередной молчаливый коллапс. Я не знаю как на это реагировать. В голове складываются десятки не самых радужных картинок. Да, временами я дура, чего уж там, вот только даже я могу предположить к чему он ведет.

— Это папа тебя, да?

— Подставил? Да.

— Зачем?

— Глупый вопрос, Соня. Для того, чтобы что-то получить.

— Получил?

— Ну куда ж без этого.

— И что он получил?

— Это детали, в которые тебе не нужно вдаваться. Хотя бы по той причине, что ты все равно в этом ничего не понимаешь.

— Можно подумать, тебя в свое время кто-то просил вдаваться в детали моей работы и давать свою оценку.

— Не путай небо с землей. Я в твоей работе понимал больше, чем ты.

Самое неприятное, что сказать мне на это совершенно нечего. Понимал. Вместо этого я задаю вполне резонный вопрос.

— Неужели ничего нельзя было сделать?

— Всегда можно что-то сделать.

— А ты почему не сделал?

— Потому что я своего лишаться не намерен. Мое — только мое. Не для этого я столько работал, чтобы кому-то отдать. В этом и есть «что-то сделал».

— И когда это все случилось? — растерянно бросаю я.

— Через пару дней после твоей аварии. На самом деле в этом всем есть большие плюсы. Например, как самоликвидация некоторых людей. Или, например, в ограниченном пространстве, когда у тебя вроде бы есть все необходимое, мозг работает по-другому. Идеи фонтанируют. Ну и самое главное, взять твоего папулю за глютеус максимус — истинное наслаждение, — смотрю на него как на ненормального, совершенно не понимая, что он имеет в виду. То ли мой мозг атрофировался из-за внезапного осознания, что Бестужев точно не врет — папа его подставил, то ли от того, что теперь я понимаю почему в кабинете Глеб вел себя так нагло и уверенно.

— За что взять папу?

— За большую ягодичную мышцу.

— Ясно, — что ничего не ясно.

— Да за жопу, Соня. За жопу. Он-то думал, что я надолго, а оказалось нет, да еще я теперь и с козырями. Буду твоего папу как куклу за ниточки дергать. Влево, вправо, назад, вперед. Не послушался — расстрел. Шутка. Про последнее шутка. Обойдемся без жертв, — сказать, что такого я не ожидала — ничего не сказать. Внутри меня в очередной раз просыпается жуткая обида на папу. — Заметь, ты сама затеяла этот разговор. И чтобы ты до конца понимала — теперь твой отец может в одночасье лишиться всего. Надеюсь, тебе не надо объяснять, что за этим может последовать. Вот тебе еще один стимул поскорее подняться на ноги, чтобы ни от кого не зависеть. И да, не надо сейчас ничего говорить. Молчание — почти всегда золото. Будь умнее и из всего сделай для себя не только выводы, но и выгоду. Олег, — резко переводит от меня взгляд. — Сделай, пожалуйста, чуть тише.

Тише…выруби, к чертовой матери, эту гадость. Так и хотелось сказать это вслух. Только вместо этого я молчу. Молчание же — золото.

* * *

Привести меня в парк, уложить на какое-то сиденье, отдаленно напоминающее шезлонг — странное решение. Я бы сказала, очень странное. Да, не могу не признать, что вокруг красиво. Но пруд и кормящий уток Бестужев — это что-то даже более ненормальное, чем то, где он провел два с лишним года. Никогда у меня не было и мысли залезть в чью-то голову. А сейчас я бы, пожалуй, пожертвовала мизинцем на ноге, чтобы залезть в его черепушку. На кой черт я ему сдалась — ответ так и не придумала.

— Почему ты не выходишь на улицу? Лето в кой-то веки теплое, — вдруг интересуется Глеб.

— Потому что мне это неинтересно.

— Через пару месяцев я не буду спрашивать, что тебе интересно, а что нет. Есть слово надо. Есть еще не хочешь?