Утро девятнадцатого июня было до угнетения пасмурным и отрады не вызывало. Эдвард, обычно просыпающийся до звонка будильника, нарушил свой ритуал. Когда для него дважды пропищал сигнал, он разлепил веки, отключил будильник на телефоне и перевернулся на другой бок. Он уже не спал, но и вставать не торопился, вслушиваясь в барабанящий по карнизу дождь, всматриваясь в его острые струи, пронизывающие бесцветное небо наискось. С души воротит от мысли, что придётся выходить из дома в такую дрянную погоду.
На юге Арканзаса, где у Эдварда прошло детство, лето из года в год преимущественно задавалось жарким, испепеляющему зною не мешали ни дожди, ни грозы: как правило они не задерживались надолго. Там даже трава имела другие оттенки: в середине лета изрезанное реками и покрытое лесами холмистое плоскогорье становилось цвета жженой охры и с высоты напоминало посевы пшеницы.
В Англии же все было существенно иным. Сезоны дождей вымывали из пейзажей Станвелла весь колорит. Эдвард скучал по дому, по его краскам, горам из бархатистой зелени и воде, серебрящейся средь морщинистых ущелий и пещер, будто слезы одинокого старика. На стенах и полках его спальни можно было найти изображения тех мест в фоторамках и коллажах, в какие обычно вставляют портреты семьи и друзей. Печально во всем этом также и то, что это были даже не снимки, сохранённые с той поры, а просто распечатки картинок из интернета.
Сойдя на первый этаж, Эдвард проверил Ацеля, встречавшего рассвет на кухне. Сумрак за окном не мешал пришельцу в его научных поисках.
— Почему ты сидишь без света?
Выключатель щелкнул в ухе Ацеля.
— Тебе не угодишь, — вздохнул он, глянув на зевающего Эдварда в пижаме, — ты уж определись — экономить мне электричество или нет.
— Если бы я бы был таким скрягой, каким ты меня считаешь, я бы жил в склепе. Удивлён, как ты вообще можешь работать в такой темени.
— Темени? Не заметил…
— Ладно, — поскреб нерасчесанную голову Эдвард, — я скоро ухожу. Буду поздно. Ужин, так и быть, закажу в доставке, поэтому, пожалуйста, не подходи к плите.
— Гм.
Эдвард напрягся. Это «гм» Ацеля было каким-то странным: не сосредоточенным, какое тот бывало издавал, сидя за работой, и даже не «гм» как «мне плевать что ты там лепечешь, я тебя не слушаю», знакомое Эдварду в минуты, когда пришелец не имел настроения говорить.
— Ацель.
— Чего?
— Как у тебя дела?
От абстрактности вопроса у Ацеля разъехались брови:
— Что? Какие дела? Что это вообще за вопрос такой?
— Выглядишь мрачным…
— Это мой образ. Я всегда мрачный.
— Сегодня особенно.
— Плохое освещение, тени не так падают и тому подобное. Ближе к сути, Эдвард, не люблю, когда под меня копают. Чувствуешь, будто из тебя пытаются исподтишка извлечь информацию.
— Извини. — Эдвард конфузливо хохотнул. — Я лишь хотел узнать подробности твоего плана по спасению Пенни и… и мира, если…если он есть. И… могу ли я тебе чем-нибудь посодействовать, пока не ушел?..
— Присядь. — Ацель махнул рукой на стул, приглашая Эдварда занять его.
Эдвард сделал, как ему было велено.
— Тебе снова нужна моя кровь?
— Ага.
— Хорошо. Если это как-то поможет Пенни… — Эдвард положил руку на стол ладонью вверх, чтобы у Ацеля был доступ к его венам, и взглядом отплыл к потолку.
Пока Ацель выкачивал у юноши кровь, тот смирно помалкивал. Быть может дело и правда было в плохом освещении и завесе дождя за стеклом, меняющей цвета комнаты, но по лицу Эдварда прокатилась тень — чётко выраженное знамение ненависти и печали. Подобные ползучие тени Ацель видел бесчисленное множество раз. В зеркале. И как никогда — в свои юные годы.
— Я спасу твою возлюбленную и в качестве бонуса — глупых людишек планеты Земля. Иди на свою учёбу, и будь спокоен. Я всё сделаю.
Конечно, звуки каждого произнесенного им слова дышали враньём, хотя и имели реальную подоплёку. План Ацеля основывался на том, чтобы закончить формулу и уйти с глаз долой. Вероятно, Эдвард так никогда и не узнаёт, что мир на Земле сохранён не благодаря мужеству и отваги пришельца, а как раз по причинам противоположного характера.
Утешения Ацеля на Эдварда не возымели эффекта, тот лишь сильнее понурился.
Пришелец же, обработав прокол спиртом и заклеив его пластырем, торжественно возгласил:
— Готово!
— Если это всё — тогда я пошел.
Эдвард выдвинулся из-за стола вместе со стулом, чтобы подняться, когда Ацель строго сказал:
— Нет.
— Хм?
— Это не всё. — Ацель пододвинул Эдварду кружку, жестом заставив того вернуться обратно на стул. — Выпей.
— Э, — удивился юноша. — Спасибо, но я позавтракаю в колледже.
Беря в расчёт любовь Ацеля к химикатам и экспериментам, тот вполне мог подмешать в кружку какой-нибудь яд или снотворное, чтобы проверить, что будет с подопытным, не заботясь о побочных эффектах и таких «мелочах», как разрешение и свобода воли.
— Это не завтрак! Я забрал у тебя много крови. Больше, чем когда-либо. Тебе необходимо употребить что-нибудь сладкое, чтобы восполнить глюкозу в крови. Пей сок! — потребовал Ацель. — И час покоя! Не хочу, чтобы ты грохнулся в обморок где-нибудь на дороге.
— Но я так опоздаю на учебу!