Иствикские вдовы

— До истерики? — иронично переспросила Александра. — Ты говоришь, как мужчина, который считает женщину низшим существом потому, что у той есть матка. А самое ужасное в раке то, что рост опухоли очень напоминает вынашивание ребенка, она растет в тебе, хочешь ты того или нет. Ты вспомни, каково это: тебя рвет, тебе постоянно невыносимо хочется спать. Организм ребенка борется с твоим за питательные вещества. Ребенок — паразит, такой же, как раковая опухоль.

Сьюки молчала, пытаясь осмыслить это шокирующее сравнение.

— Я вот думаю, — сказала она, — чтобы быть в безопасности, не уехать ли тебе обратно в Нью-Мексико, подальше от нас? Нас, жителей восточного побережья. — В ней зрела идея спасения Александры, ради этого она была готова даже пожертвовать собой.

Александра рассмеялась, демонстрируя пренебрежение к опасности.

— Я не собираюсь позволить какому-то чудаковатому мальчишке запугать и выжить меня отсюда. Мы оплатили аренду за два месяца, к тому же я разрешила в августе пожить в моем доме старым друзьям из Денвера. Они обожают оперу в Санта-Фе.

— Он не мальчишка, — возразила Сьюки. — И я не знаю точно, насколько он чудаковат. Что я знаю наверняка, так это то, что он имеет на нас зуб и хочет убить. Он сам мне это сказал.

— Пусть попробует. Мужчины имеют зуб на женщин испокон веков, а мы все еще живы. Ты можешь сказать, что он прав, что мы не должны были так поступать с его сестрой. Ведь единственное, в чем была «виновата» Дженни, — это то, что она вышла замуж за человека, который попросил ее об этом. Так поступает большинство из нас. — Она помолчала, пока Сьюки сосредоточенно следила за дорогой, чтобы не пропустить съезд с девяносто девятой на юг. — Так или иначе, — заключила она, — я не могу уехать из Иствика, пока не улажу отношения с Марси. Когда я с ней, я становлюсь высокомерной сварливой теткой. Она обвиняет меня в том, что я недостаточно внимательна к ней и ее детям. И она права. Я эгоистична. Я больше заботилась о тех глиняных малышках, которые когда-то делала, чем о собственных детях, своей плоти и крови. Малышки были моими, а дети — чем-то, что навязали мне Оз и Природа. С самого начала, нянча беспомощных милых малышей, младенцев из плоти и крови, я чувствовала, что извлекаю из этого выгоду. Использую. Я не желала быть больше ничьей молочницей.

— Ты слишком строга к себе, — сказала Сьюки, подтвердив свое суждение тем очаровательным сложением губ, какое было свойственно только ей: как будто она смаковала во рту что-то очень вкусное. — Я видела, какой ты была матерью. Исключительно любящей. Я видела, как ты обнимала на пляже своих рыженьких детишек… и все такое прочее. Ты была гораздо лучшей матерью, чем Джейн.

— И это одна из причин, по которой я любила Джейн: она была такой плохой матерью, что рядом с ней я чувствовала себя хорошей. Она ненавидела своих отпрысков. И достаточно было увидеть сегодня двоих из них, чтобы понять почему.

— Мне показалось, что они были весьма трогательны. Конечно, обаянием они не блещут, но в отличие от двух младших эти по крайней мере появились и прошли через все. Похороны матери — странная обязанность. Общество ждет от нас ее исполнения; мы точно не знаем почему, но сотрудники похоронных бюро и священники пристально наблюдают за нами во время церемонии. Мы не в состоянии постичь умом то, что с нами происходит, — все эти вехи. Женитьбы и похороны. Вручение дипломов и разводы. Кончины. Церемонии сопровождают нас на протяжении всей жизни. Они вроде повязки на глазах для человека, стоящего перед расстрельной командой.

Даже Сьюки, подумала Александра, стареет. Она вгляделась в профиль младшей подруги, ведущей машину; когда та щурилась, всматриваясь в дорогу, морщинки веером разбегались от уголков глаз до самой линии волос на виске. Под глазами у нее появились неисчезающие лиловатые тени, а когда она улыбалась, там, где десны сходили на нет над верхними клыками, виднелись маленькие темные прогалины. Тем не менее Александра все еще любила ее и, не удержавшись, легко коснулась покоившейся на руле изящной руки, покрытой теперь не только веснушками, но и старческими пятнами.

— А как насчет тебя? — спросила она. — Ты бы хотела уехать из Иствика и вернуться в Стэмфорд? Смерть Джейн омрачила наше дальнейшее пребывание здесь, правда? Для человека с Запада, вроде меня, Иствик — нечто вроде веселого развлечения, но для тебя — это то же самое, что твой дом, только расположенное дальше по побережью.

— Нет, — ответила Сьюки, морщась от садившегося на западе слепящего солнца, бившего в грязное лобовое стекло. — Мы обе останемся. У меня дома нет ничего, кроме костюмов Ленни, висящих в шкафу, — не хватило духу отдать их в Армию спасения. Я подумываю о том, чтобы в конце концов перебраться в Нью-Йорк. Глупо одинокой женщине жить в пригороде. Чего бы хотела Джейн? Она хотела бы, чтобы мы остались. Она бы сказала: «Да пошел он, этот дурак Крис-с-с. Он вс-с-сегда был дурно вос-с-спитанным сопляком».