Иствикские вдовы

Она имела в виду смерть матери. Сама мысль об этом была невыносима настолько, что она даже не решалась прямо выразить ее словами. Александра грустно улыбнулась тому, что все-таки что-то значит для дочери без малейших усилий со своей стороны — просто фактом своего существования, тем, что является щитом, разделительной прокладкой между своим ребенком и могилой.

— О, — сказала она с неподдельным смущением, — ничего необычного: всякие болячки там и тут, нарастающая бессвязность мыслей. А еще приступы неоправданного раздражения, о которых столько говорят по телевизору, — перед телевизором и домашней канализацией, полагаю, человек бессилен. Природа и впрямь требует слишком многого от женских внутренностей. С другой стороны, с тех пор как я здесь, на востоке, моя кожа стала гораздо менее сухой, и зуд уменьшился. Я, разумеется, ужасно боюсь рака, но мои врачи утверждают, что это все существует лишь у меня в голове. Я отвечаю: сделайте так, чтобы там оно и осталось. Для своих семидесяти четырех я чувствую себя неплохо. Не волнуйся, дорогая. Моя бабушка Соренсен дожила до восьмидесяти восьми. Когда я видела ее в последний раз, она стояла на крыше, куда вылезла из мансардного окна, чтобы прочистить дымоход.

— С тех пор как не стало матери Говарда, — заявила Марси в своей ворчливо-озабоченной манере, — ты единственная бабушка мальчиков. Ты для них очень важна. Пожалуйста, приезжай повидать их, когда они вернутся из лагеря в августе. Они хотят любить тебя.

— О, дорогая, не уверена, что выдержу в моем возрасте слишком много любви. Я к ней не привыкла, — сказала Александра, тем не менее польщенная.

— Я…

— Ничего не говори. Я тоже.

— Я приглашу тебя на ужин, когда мальчики вернутся. Почему бы тебе не привезти и своих подруг?

— Они с удовольствием приедут. Иствик оказался не таким гостеприимным, как они ожидали. Небольшое семейное развлечение может удержать нас от греха.

Сьюки заметила Томми Гортона в серой спортивной фуфайке в конце Док-стрит, он увидел ее минутой раньше; изо дня вдень каждый из них надеялся на встречу. Первая, чисто случайная, произошла под открыточно-ясным небом, но сегодня уже к середине утра враждебная масса облаков наползла с северо-востока, первые капли упали на тротуар, и пришлось искать укрытия от дождя. Закусочная «Немо» казалась подходящим местом; ее еще не успели продать «Данкен донатс». Длинный алюминиевый барак со скругленными углами и широкой красной полосой вдоль «бортов» за тридцать лет превратился из одиночного реликта модерна пятидесятых в осознанную ретро достопримечательность, в сувенир молодости для старожилов, между тем как разных городских выскочек привлекали более модные места, такие как кондитерская «Укромный уголок» и рыбный ресторан «Дружелюбный морской окунь», расположенный за перестроенным причалом. В «Немо» сохранились стойка и деревянные кабинки с маленькими ванильного цвета музыкальными автоматами, которые за четвертак по-прежнему исполняли старинные золотые композиции Фрэнки Лейна, Патти Пейдж, Фэтс Домино, группы «Шантэлль» и последние хиты битлов. Посетители редко раскошеливались на четвертак; кабинки в глубине помещения чаще всего занимали старожилы, сидевшие за столами по трое, по четверо, ценившие тишину и пестовавшие над кружкой кофе свои старые политические обиды, которые распаляли в себе до громкого негодования. Сьюки и Том, окинув взглядом заполненные дальние кабинки, дружно устремились к маленьким круглым столикам в передней части помещения, возле витражного окна, выходившего на Док-стрит. Усеивавшие его дождинки скапливались в дрожащие ручейки, которые потом стекали вниз. Именно сюда, за один из этих столиков, припомнила Сьюки, в один горький зимний день она привела Дженнифер Гейбриел вскоре после того, как отец девушки совершил самоубийство, в пьяном угаре убив перед тем ее мать. Сьюки вспомнила даже, что в тот холодный день сирота была в грязном кожаном полупальто с приклеенными к нему с помощью утюга виниловыми прямоугольными «заплатами» и ярко-красном шерстяном шарфе не по погоде редкой вязки. За стойкой, должно быть, тогда стояла Ребекка, неряшливая антигуанка с искривленным позвоночником, но эта чернокожая женщина давным-давно исчезла из города.

Сьюки бросила взгляд через столешницу с облезшим за долгие годы бесконечного елозанья по нему тарелок и вилок лаком, чтобы еще раз увидеть искалеченную руку Томми, но он уже спрятал ее под стол, а здоровой рукой подозвал официантку. Вместо злобной Ребекки к ним подошла круглолицая девушка с широкими серебряными кольцами на обоих больших пальцах. Где-то Сьюки ее уже видела. Где? Ах да, на концерте, она раздавала программки. Может, она внучка Неффа? Было неуютно думать, что город захватили внуки, а ее собственное поколение кануло под поверхностью ДНК.

— Два кофе, — сказала девушке Сьюки. — Да, Том? — Как всегда, она чувствовала, будто он у нее на попечении. Он мрачно кивнул, уставившись себе в колени. — Да, и еще, — вдруг вспомнила Сьюки, — порцию лепешек. Одну на двоих.