Иствикские ведьмы

– Это не совсем так, – сказала Сьюки, держась слишком прямо. Эти несчастные и незадачливые мужчины, с которыми ее сводила судьба, были не прочь затянуть тебя в постель, если ты это позволишь и не задираешь при этом нос. Мерзкую злобно-насмешливую черту натуры Клайда, которая заставляла других сотрудников раболепствовать и подмачивала их репутацию в городе, Сьюки рассматривала как замаскированную самозащиту, оправдание наоборот. Когда-то в юности он, должно быть, обещал стать красивым, но его привлекательность – высокий лоб, широкий чувственный рот и глаза очень нежного льдисто-голубого цвета в обрамлении пушистых длинных ресниц – исчезла; постепенно он становился таким вот иссохшим пьяницей.

Клайду было немного за пятьдесят. На доске над его рабочим столом с размещенными на ней образцами кеглей, заголовков и несколькими хвалебными отзывами в рамочках, посвященными газете «Уорд» при прежних руководителях, он повесил фотографии дочери и сына и ни одной фотографии жены, хотя не был разведен. Дочь, хорошенькая и по-детски круглолицая, была не замужем и работала техником-рентгенологом больницы Майкла Риса в Чикаго, стремясь, возможно, стать, как сказал бы насмешливо Монти, «леди-доктором». Сын, бросивший колледж и интересующийся театром, провел лето за кулисами летнего театра в Коннектикуте, у него были отцовские светлые глаза и пухлые губы древнегреческой статуи. Фелисия Гэбриел, жена, отсутствовавшая на стене, когда-то, должно быть, была дерзкой и задорной, а превратилась в болтливую маленькую женщину с острыми чертами лица. Теперь ее волновало правительство и оппозиция, война, наркотики, грязные песни, звучащие по радио, то, что «Плейбой» продается открыто в местных аптеках, сонное городское правление с толпой бездельников в центре, то, что летом люди одеваются неприлично и соответственно ведут себя, все было бы иначе, будь ее воля.

– Только что звонила Фелисия, – заговорил Клайд, словно извиняясь, – она в бешенстве оттого, что этот Ван Хорн нарушил правила пользования заливными землями. Она также сказала, что твой рассказ слишком льстит ему; что она слышала о его нью-йоркском прошлом, оно довольно неприглядно.

– От кого она об этом слышала?

– Не знаю. Фелисия не выдает своих источников. Может, она получила эти сведения прямо от Дж.Эдгара Гувера.

Ирония по отношению к жене несколько оживила его лицо, он и раньше очень часто иронизировал в адрес Фелисии. А вообще, что-то умерло в этих глазах под длинными ресницами. Двое взрослых детей на стене выглядели как напоминание о юном Клайде, та же призрачность в лицах. Сьюки часто думала об этом. Округлые черты дочери, как незаполненный контур в своем совершенстве, и мальчик, такой же мрачно-покорный, с мясистыми губами, кудрявыми волосами и серебристым удлиненным лицом. Эта бесцветность у Клайда была подкрашена коричневым ароматом утреннего виски и сигареты и странным едким запахом, исходящим от его загривка. Сьюки никогда не спала с Клайдом. Но ее преследовало материнское ощущение, что она могла бы сделать его здоровым. Казалось, он тонул, цепляясь за свой стальной стол, как за перевернутую лодку.

– У вас измученный вид, – сказала она ему довольно развязно.

– Так и есть, Сьюзанн. Я действительно измучен. Фелисия каждый вечер висит на телефоне, без конца что-то с кем-то обсуждает, и это заставляет меня слишком много пить. Я пытался смотреть в телескоп, но мне нужен посильнее, в этот едва видны кольца Сатурна.

– Сходите с ней в кино, – предложила Сьюки.

– Мы ходили на одну невинную вещь с Барбарой Стрейзанд – Боже, какой голос у этой женщины, он входит в тебя, как кинжал! – она была так раздражена насилием в одном из рекламных роликов, что ушла и полфильма жаловалась управляющему. Потом ко второй половине фильма вернулась и разъярилась оттого, что, по ее мнению, слишком много показывали грудь Стрейзанд, когда она, одетая в платье начала века, нагибается. Понимаете, это был фильм для всех, а не только для совершеннолетних! Песни там пели в старых трамваях!

Клайд пытался засмеяться, но его губы разучились, и дыра искривившегося рта на его лице выглядела жалко. Сьюки так и подмывало стянуть свой шерстяной свитер цвета какао, расстегнуть лифчик и дать этому умирающему мужчине пососать свою дерзкую грудь; но в ее жизни уже был Эд Парсли, и с нее хватало одного корчащегося страдальца-интеллигента. Каждую ночь она мысленно иссушала Эда Парсли, а когда слышала призыв, могла перенестись, сделавшись достаточно легкой, через затопленное болото к острову Даррила Ван Хорна. Вот там все происходило, а не здесь в городе, где покрытая нефтяными полосами вода билась о портовые сваи и отбрасывала дрожащий отраженный свет на изможденные лица жителей Иствика, когда они брели по своим житейским и христианским делам.