Иствикские ведьмы

– Ты бы лучше сказал ей, что она служащая, а то по тому, как ведет себя в городе эта особа, можно подумать, что она настоящая королева. Бегает туда-сюда по Портовой, будто улица ее собственность, виляя бедрами, вся в дешевых побрякушках, а у нее за спиной все смеются. Самое умное, что когда-то сделал Монти, это когда ее бросил. Не знаю, зачем живут такие женщины, половина города с ними спит и даже не платит. А их бедные заброшенные дети! Это же просто преступление.

В какой-то момент, которого она, без сомнения, добивалась, терпение его кончилось: расслабленность и бесчувственность от выпитого шотландского виски вдруг обратились в ярость.

– А причина, почему у нас нет друзей, – прорычал он, и журнал с небесными новостями упал на ковер, – в том, что ты, черт побери, слишком много треплешь языком!

– Шлюхи и невротики – позор всего города. А ты, в то время как «Уорд» должен быть голосом всего общества, ты даешь работу этой вертихвостке, не умеющей прилично написать по-английски ни одного предложения, и позволяешь ей в ее разделе отравлять слух всяким вздором, сбивать с толку тех немногих добрых людей, что еще остались в городе, пугать их, заставляя прятаться по углам от этого порока и бесстыдства.

– Разведенные женщины вынуждены работать, – сказал Клайд, вздохнув и стараясь изо всех сил сохранить благоразумие, хотя оставаться благоразумным становилось все труднее. – Замужние женщины, – объяснял он, – не должны ничего делать и могут от нечего делать заниматься добрыми делами.

Казалось, его не слышат.

Когда закипал ее гнев, начиналась неуправляемая химическая реакция: глазки становились острыми, как гравировальные иглы, лицо застывало, все бледнея и бледнея, а невидимая аудитория становилась многочисленней, и поэтому Фелисия должна была повысить голос.

– Этот ужасный человек, – взывала она к массам, – строит теннисный корт прямо на заливной земле, говорят, – она сглотнула слюну, – говорят, он использует свой остров для контрабанды наркотиков, их доставляют в лодке во время прилива…

На этот раз она, не таясь, вытащила изо рта маленькое перышко с голубыми полосками, как у сойки, и быстро зажала его в кулаке.

Клайд встал, настроение вдруг переменилось. Гнев и ощущение, что он в ловушке, пропали, с губ сорвалось старое ласковое прозвище:

– Лиши, какого черта?..

Он не верил своим глазам, поглощенные галактическими загадками, они могут откалывать еще не такие штуки. Он разогнул безвольный кулак жены. На ладони покоилось мокрое кривое перышко.

Напряженная бледность на лице Фелисии сменилась румянцем.

– Последнее время это со мной случается, – сообщила она Клайду дрогнувшим голосом. – Не имею представления почему. Этот мыльный привкус и потом такое…Иногда, по утрам, мне кажется, я задыхаюсь, а когда чищу зубы, изо рта вылетают соломинки, грязные соломинки. Но я-то знаю, что ничего подобного не ела. У меня ужасный запах изо рта, Клайд! Я не знаю, что со мной происходит!

Как только Фелисия это выкрикнула, ее тело изогнулось, словно она собралась куда-то лететь, напомнив Клайду Сьюки, у обеих женщин была сухая светлая кожа и длинное тело. В юности Фелисия тоже была усыпана веснушками, а живостью манер напоминала его любимого репортера. Но одна женщина была ангелом, а другая чертом. Он обнял жену. Она рыдала. В самом деле, ее дыхание отдавало зловонием курятника.

– Может, съездить к врачу, – предложил он. Эта вспышка супружеского чувства согрела его испуганную душу, а остатки туманящего разум алкоголя испарились.

После минутной женской слабости Фелисия приободрилась и стала бороться:

– Нет. Они решат, что я безумна, и уговорят упрятать меня в сумасшедший дом. Не думай, что я не знаю твоих мыслей. Ты хотел бы, чтобы я умерла. Я знаю, ты ублюдок, такой же, как Эд Парсли. Все вы ублюдки, все. Жалкие порочные ублюдки… Все, что вас интересует, так эти ужасные женщины… – Она вывернулась у него из рук, краем глаза он увидел, что ее пальцы потянулись ко рту. Она пыталась спрятать руку за спину, но он в бешенстве от того, как правда, за которую умирают мужчины, переплелась с ее безудержным нелепым самодовольством, схватил ее руку и с силой разжал стиснутые пальцы. Кожа была холодной и влажной. На раскрытой ладони лежало свернувшееся мокрое цыплячье перышко, перышко пасхального цыпленка, маленькое, нежное, оно было окрашено в лиловый цвет лаванды.

– Он шлет мне письма, – рассказывала Сьюки Даррилу Ван Хорну, – без обратного адреса, сообщает, что ушел в подполье. Его с Дон приняли в группу, которая учится делать бомбы из будильников и кордита. У Системы нет шансов на успех. – Она шаловливо улыбнулась.

– А как вы все это воспринимаете? – ровно спросил высокий мужчина бесстрастным голосом психиатра.