Иствикские ведьмы

во множестве сходящиеся и пересекающиеся линии лестницы были именно такими, какими их задумал архитектор. Клайд Гэбриел был в состоянии экстаза, в голову пришла мысль, что нечего бояться, душа, конечно, проходит сквозь материю, как божественная искра, какой она и является, после жизни, конечно, откроются неограниченные возможности, он сможет все уладить с Фелисией, и Сьюки у него будет тоже, и не один раз, а бесконечное число раз, как предполагал Ницше. Туман всей жизни рассеивался: все было четко и ясно, смысл выражения, что звезды поют ему, Candida sidera [39], придавал светлый оттенок его вялому духу в мерзости самодовольства.

Алюминиевая стремянка чуть вздрогнула, как легковозбудимая молодая кобылка, которой вверяешь собственную тяжесть. Один шаг, второй, третий. Веревка жестко обвилась вокруг шеи, лестница тряслась, когда он полез наверх и откинулся назад, чтобы завязать покрепче узел. Теперь стремянка сильно раскачивалась из стороны в сторону, возбужденная кровь того, кто оседлал ее, легко несла к барьеру, где она подпрыгнула, поднялась и упала при самом незначительном побуждении с его стороны, как он и предвидел. Клайд услыхал грохот и глухой звук падения. Он не ожидал чувства жжения, как будто ободрали пищевод горячим рашпилем, а углы деревянной лестницы, ковер и обои кружились так сильно, что на какую-то секунду показалось, что у него появились глаза на затылке. Потом заливший голову красный свет сменился темнотой, уступив место пустоте.

– Ох, дорогая, как это ужасно, – говорила Джейн Смарт по телефону Сьюки.

– А что, если бы я увидела воочию?! Ребята в полицейском участке описали все довольно живо. Наверное, у нее не было лица.

Сьюки не плакала, но голос звучал, как измятая промокшая бумага, которую уже нельзя расправить, когда она высохнет.

– Но она была злой женщиной, – твердо сказала Джейн, успокаивая Сьюки, хотя ее мысли, глаза и слух снова обратились к Баху без аккомпанемента – бодрой, какой-то враждебной, напористой Четвертой в ми мажоре. – Такая зануда, так уверена в собственной правоте, – шипела она. У нее перед глазами был непокрытый пол гостиной, выщербленный бесчисленными неряшливыми ямками от острой стальной ноги виолончели.

Голос Сьюки то звучал нормально, то затихал, как будто она отстраняла трубку от подбородка:

– Я не знала человека более мягкого, чем Клайд.

– Мужчины склонны к насилию, – сказала Джейн, терпение ее кончалось. – Даже самые спокойные. Это физиология. Они полны агрессии, потому что должны участвовать в воспроизведении человеческого рода.

– Он даже не любил никого поправлять на работе, – продолжала Сьюки, в то время как величественная музыка – ее дьявольские ритмы, удивительно требовательные к исполнителю, – медленно уходила из памяти Джейн, а с нею вместе и острая боль в большом пальце левой руки, которым она со страстью нажимала на струны. – Хотя изредка он взрывался, если какой-нибудь корректор пропускал целую уйму ошибок.

– Ну, дорогая, ясно почему. Именно поэтому. Он все держал в себе. До того как он набросился на Фелисию, он копил ярость целых тридцать лет, неудивительно, что он снес ей голову.

– Неверно сказать, что он снес ей голову, – сказала Сьюки. – Он вроде, как сейчас говорят, прикончил ее?

– А потом прикончил себя, – подсказала Джейн, в надежде таким эффектным финалом завершить беседу, чтобы вернуться к музыке; по утрам она любила поупражняться часика два, с десяти до полудня, потом тщательно готовила себе ленч из творога или салата с тунцом на одном большом изогнутом листе латука. В этот день они договорились с Ван Хорном о встрече в час тридцать. Они поработают часок над одной из вещей Брамса или чудной маленькой пьеской Кодали, которую Даррил откопал в подвале гранитного здания, на улице Уэй Боссет, где помещался нотный магазин, как раз за Аркадой, потом – у них уже вошло в привычку – выпьют «Асти Спумантс» или молочный коктейль с текилой, приготовленный Фиделем, и примут ванну. После их последнего свидания у Джейн болела промежность с обеих сторон. Но многие приятные для женщины воспоминания связаны с болью, а ей польстило, что он захотел принять ее одну, если не считать Фиделя и Ребекки, бесшумно приносивших и уносивших подносы и полотенца. Было что-то опасное в вожделении Даррила, ласкаемого и удовлетворяемого ими тремя, когда они были все вместе, а когда Джейн оставалась с ним одна, требовались особенные ласки. Она с раздражением прибавила: – Ничего удивительного, что у него хватило ума все это осуществить.

Сьюки защищала Клайда:

– Обычно алкоголь не выводил его из себя, он пил его как лекарство. На мой взгляд, в большой степени его депрессия была из-за нарушения обмена; он говорил мне как-то, что у него кровяное давление сто на семьдесят, для мужчины его возраста это просто удивительно.

Джейн огрызнулась:

– Уверена, что он много чем мог удивить для мужчины его возраста. Я, разумеется, предпочла бы его, а не этого жалкого Эда Парсли.

– Джейн, знаю, я тебе до смерти надоела, но если уж говорить об Эде…

– Да-а-а?

– Замечаешь, как Бренда сблизилась с Неффами?