Итальянец

Вивальди произнес эту тираду порывисто, не давая Эл-лене возможности вставить хотя бы слово; когда же он умолк, Эллена нежно укорила юношу за недоверие к ней и попыталась развеять одолевавшие его недобрые предчувствия, но отказалась внять его просьбе. Она напомнила, что не только душевное состояние вынуждает ее к уединению, но и уважение к памяти тетушки; она добавила строго: если Вивальди так мало полагается на ее постоянство, что без свершения брачного обряда сомневается в ее верности даже на протяжении столь короткого времени, то он поступил опрометчиво, избрав ее подругой всей жизни.

Вивальди, пристыженный выказанной им слабостью, умолял о прощении, стараясь унять внутреннее волнение, оправдываемое страстью, но порицаемое разумом, — и все-таки не мог обрести ни спокойствия, ни уверенности в грядущем; даже Эллена, хотя поведение ее определялось безошибочностью ее чувств, не в силах была совершенно освободиться от подавленности, которую испытывала с самого начала разговора. При прощании влюбленные обливались слезами; Вивальди ушел не сразу: он еще возвращался — то испросить новое обещание, то выяснить какую-то подробность, — пока Эллена с вымученной улыбкой не заметила, что подобным образом расстаются не на несколько дней, а разве только перед вечной разлукой; ее упрек вселил в юношу новые страхи, послужившие предлогом для новой задержки. Наконец, сделав над собой немалое усилие, Вин-ченцио покинул виллу Альтьери и, поскольку до назначенного расследования в крепости Палуцци оставалось слишком много времени, вернулся в Неаполь.

Эллена меж тем, желая рассеять грустные воспоминания, занялась сборами к намеченному на завтра отъезду и провела весь вечер до позднего часа в хлопотах. Ей предстояло — хотя и ненадолго — покинуть дом, где она провела столько лет: жила она под этим кровом с тех самых пор, как начала помнить себя, и теперь ей было очень грустно. Непросто было оставить привычное, хорошо знакомое обиталище, где, казалось, все еще медлила с уходом тень покойной тетушки; дом представлялся Эллене последним островком недавнего благополучия, живым памятником минувших лет; он служил ей утешением и в нынешнем горе; Эллене чудилось, будто она должна вступить в некий новый и бесприютный мир. По мере того как надвигался урочный час, Эллена все сильнее ощущала привязанность к дому — ей думалось, что дороже всего вилла Альтьери станет ей в самую последнюю минуту расставания.

Эллена подолгу задерживалась в любимых ею комнатах: войдя в столовую, где она ужинала с тетушкой накануне ее смерти, она погрузилась в грустные воспоминания — и, возможно, предавалась бы им еще дольше, если бы ее внимание не отвлекло внезапное шуршание листвы за окном; Эллена вскинула глаза, и ей померещилось, будто кто-то быстро проходит мимо. Ставни, как обычно, были открыты, дабы через окна свободно проникал в дом свежий ветерок с моря, и теперь встревоженная Эллена устремилась было к окну, но не успела еще закрыть ставни, как до слуха ее из портика донесся стук — и тут же в вестибюле послышались вопли Беатриче.

Испуганной Эллене достало, однако, смелости устремиться на помощь старой служанке, но, едва она оказалась в проходе, ведущем в вестибюль, перед ней выросли трое мужчин в масках, закутанные в плащи. Эллена бросилась обратно в столовую — они последовали за ней. Запыхавшись, охваченная ужасом, Эллена постаралась взять себя в руки и спокойно спросить у незнакомцев, зачем они явились. Те молча набросили ей на лицо вуаль и, схватив с обеих сторон за руки — Эллена почти не сопротивлялась, умоляя отпустить ее, — повели к выходу.

В вестибюле Эллена увидела Беатриче, привязанную к колонне; еще один негодяй, тоже в маске, не сводил с нее глаз, молча делая угрожающие жесты. Крики Эллены, заклинавшей пощадить Беатриче так же отчаянно, как она просила о себе, вернули почти бесчувственную экономку к жизни, однако все мольбы оказались напрасными — и Эллену быстро увлекли из дома в сад. Там она потеряла сознание. Очнулась она в карете, двигавшейся с большой скоростью, где ее по-прежнему держали за руки те же самые, насколько она могла судить, похитители. Полумрак мешал Эллене разглядеть пристальней фигуры ее спутников, в ответ на все вопросы и просьбы хранивших гробовое молчание.

Всю ночь карета безостановочно катила вперед — лошадей меняли только однажды на почтовой станции, где Эллена попыталась криками привлечь внимание окружающих: занавески на окнах были плотно задернуты. Форейторы (очевидно, введенные в заблуждение похитителями) не замечали ее отчаяния — и спутники Эллены вскоре сумели лишить ее единственного средства, каким она могла оповестить о себе.