Итальянец

— От тебя не добьешься ответа! — воскликнул монах вне себя от волнения и отвернулся. — Похоже, ты от страха совсем потеряла голову.

Вслед за тем Скедони снова обратился к Эллене, сжал ее запястье и тоном отчаяния вновь задал тот же вопрос.

— Увы, он мертв, не то бы я сейчас так не нуждалась в защите! — Эллена отшатнулась и залилась слезами.

— Ты шутишь, — произнес Скедони, уставив на Эллену дикий взгляд. — Я требую ответа: чей это портрет?

Эллена взглянула на медальон, прижала его к губам и прошептала:

— Это мой отец.

— Твой отец, — глухо повторил монах, — твой отец! — И, содрогаясь, отвернулся.

Эллена глядела на него в изумлении.

— Я никогда не знала отцовской заботы и лишь недавно поняла, как я в ней нуждаюсь. Но теперь…

— Его имя? — перебил ее исповедник.

— Но теперь, — продолжала Эллена, — если вы не замените мне отца, к кому еще мне прибегнуть за покровительством?

— Его имя?

— Оно священно, ибо он был страдалец!

— Его имя? — в ярости повторил Скедони.

— Я поклялась никому не открывать его, отец.

— Говори, или ты умрешь, я этого требую — говори!

Эллена, вся дрожа, молчала; взглядом она молила монаха прекратить допрос, но Скедони не отступался.

— Его звали Маринелла, — произнесла Эллена наконец.

Скедони застонал и отвернулся; прошло несколько секунд, и он, едва справляясь с волнением, от которого его била лихорадка, поднял Эллену с колен.

— Где он обитал? — спросил монах.

— Отсюда неблизко.

Монах потребовал более ясного ответа, и Эллене пришлось нехотя дать его.

Скедони, как и прежде, с тяжким стоном отвернулся и стал молча ходить по комнате; тогда Эллена, в свой черед, пожелала знать, к чему клонятся эти расспросы и в чем причина его волнения. Монах, однако, не обращал на ее слова никакого внимания; всецело предавшись чувствам, он погрузился в глубокое молчание; он продолжал размеренно шагать взад и вперед по комнате, лицо его, наполовину скрытое капюшоном, было обращено долу.

Испуг Эллены постепенно уступал место удивлению, которое усилилось, когда Скедони приблизился к ней и она увидела слезы, накипавшие в его устремленных на нее глазах, и смягчившееся выражение его лица. Он уступил наконец зову сердца — Скедони, суровый Скедони лил слезы и вздыхал! Исповедник сел на матрас рядом с Эл-леной, взял ее руку, которую она в страхе пыталась отнять, и, овладев своим голосом, сказал:

— Несчастное дитя, перед тобой твой вдвойне несчастный отец! — Речь монаха перешла в стенания; он надвинул на лицо капюшон.

— Мой отец? — вскричала Эллена, не веря собственным ушам. — Мой отец? — Она устремила на монаха пристальный взгляд.

Скедони вначале не отозвался, но мгновение спустя поднял голову и произнес пристыженно:

— Зачем ты смотришь на меня с таким укором?

— Укорять вас? Укорять своего отца! — повторила Эллена, и в голосе ее зазвучала нежность. — За что же мне укорять своего отца!

— За что? — воскликнул Скедони, вскакивая на ноги. — Боже всемогущий!

Сделав движение, он споткнулся о кинжал, брошенный подле матраса, и в сердце его клинком вонзилась боль. Он быстро оттолкнул кинжал подальше с глаз. Эллена не заметила его, но от нее не укрылось затрудненное дыхание, смятение во взоре, поспешность, с какой Скедони принялся ходить по комнате; тоном, исполненным нежнейшего сострадания и тревоги, Эллена осведомилась, что его огорчило, и попыталась смягчить его муки. Душевные терзания монаха, казалось, лишь возрастали по мере того, как она старалась рассеять их; он то останавливался, чтобы посмотреть на нее, то снова срывался с места.

— Почему вы взираете на меня так жалостно, отец? — спросила Эллена. — Отчего вы так несчастливы? Откройтесь, чтобы я могла вас утешить.

При этих словах печаль и угрызения совести овладели монахом с новой силой; он прижал девушку к груди, и щека Эллены увлажнилась его слезами. Эллена заплакала, увидев, что он плачет, но вскоре в ней проснулись сомнения. Каковы бы ни были доказательства, убедившие Скедони в том, что между ними существуют родственные узы, Эллене он об этом не поведал ни слова. И как бы ни был силен заговоривший в Скедони голос природы, Элленой услышанный, этого было недостаточно, чтобы оправдать полное доверие к его утверждениям и без боязни принять его отеческие ласки. Эллена сделала движение, чтобы уклониться от объятий; в мгновение поняв ее, Скедони сказал:

— И ты можешь сомневаться в причине моих чувств? И этих знаков отеческой привязанности?

— Но откуда же взяться уверенности, если подобная привязанность доселе была мне незнакома? — робко ответствовала Эллена.

Скедони разомкнул объятия и в красноречивом безмолвии несколько минут созерцал девушку в упор.

— Бедное невинное дитя! — сказал он наконец. — Ты сама не способна оценить, сколь много значат твои слова! Воистину, отцовскую нежность тебе до сих пор изведать не довелось!