Итальянец

— Быть может, это не так, — проговорила Оливия. — Воображение не способно нарисовать все ужасы того, что… Но, сестра моя, дай мне повторить еще раз: я хочу тебя спасти! О, как жажду я спасти тебя от уготованной тебе участи! И единственный путь к спасению — убедить тебя отказаться хотя бы от видимого противодействия.

— Я глубоко тронута твоей добротой, — сказала Элле-на, — и боюсь показаться бесчувственной, коль скоро отклоняю твой совет… Но я не в силах ему последовать! Лицемерие — даже если я воспользуюсь им в целях самозащиты — может стать средством, которое толкнет меня к гибели.

С этими словами Эллена взглянула на монахиню, и сердце ее сжалось от необъяснимого подозрения: что, если именно сейчас, советуя ей лицемерить, Оливия пытается вовлечь ее в ловушку, заготовленную аббатисой? Столь чудовищное предположение заставило Эллену внутренне содрогнуться, и она тотчас же отбросила его, даже не дав себе труда взвесить степень его вероятности. Мысль о том, что Оливия, оказавшая ей так много услуг и внушившая ей уважение и привязанность, Оливия, весь облик которой свидетельствовал о возвышенной красоте ее души, способна на безжалостное предательство, причиняла Эллене гораздо более острую боль, нежели все тяготы заточения; всмотревшись пристальнее в лицо старшей подруги, Элле-на прониклась отрадным убеждением, что вероломство совершенно ей чуждо.

— Случись так, что я согласилась бы прибегнуть к обману, — заговорила Эллена после долгой паузы, — чем бы это мне помогло? Я всецело во власти аббатисы; ей вскоре захотелось бы испытать мою искренность; уличив меня в лживости, она воспылала бы мстительным гневом и покарала бы меня только за то, что я попыталась воспротивиться несправедливости.

— Если обман и бывает простителен, — с усилием произнесла Оливия, — то только в том случае, когда мы прибегаем к нему, дабы защитить себя. Подчас — пусть редко — обстоятельства складываются так, что ложь служит во спасение и не навлекает на нас бесчестия; твое положение именно таково. Признаюсь: все надежды я возлагаю на проволочку, которая поможет тебе, если ты будешь медлить. Аббатиса, увидев, что есть вероятность добиться от тебя повиновения, склонится к мысли предоставить тебе обычный срок для подготовки к постригу, а тем временем что-нибудь случится и вызволит тебя из беды.

— Ах, если бы можно было в это поверить! — вздохнула Эллена. — Но, увы, ждать помощи неоткуда. У меня не осталось ни одного родственника, который решился бы на попытку меня освободить. На что ты надеешься?

— Маркиза может смягчиться.

— И в ней ты видишь надежду для меня? О дорогая моя подруга, если это так — меня вновь охватывает отчаяние: ради такого сомнительного блага вряд ли стоит жертвовать своей честностью.

— Есть и другие возможности, сестра моя, — сказала Оливия. — Но — чу! — слышишь колокол? Этот звон сзывает монахинь в апартаменты настоятельницы: там вечерами мы подходим под ее благословение. Мое отсутствие заметят. Покойной ночи, сестра. Подумай еще над моим советом — и помни, заклинаю тебя, что последствия твоего решения неизбежно будут серьезными и могут оказаться роковыми.

Монахиня промолвила эти слова с таким необычайным жаром и с такой многозначительностью, что Эллена, желая и страшась дознаться до большего, не могла опомниться от изумления; между тем Оливия тихо выскользнула из кельи.

Глава 9

И, словно обитатель Руин с ночными призраками, он Всем видом ужас выражал привычный.

«Таинственная мать»

Ту ночь, когда Эллену увезли с виллы Альтьери, предприимчивый Вивальди вместе со своим слугой Пауло провел в одном из подземелий крепости Палуцци. Незадолго до рассвета измученные пленники, уступив требованиям природы, наконец задремали. По пробуждении их охватил настоящий ужас: вокруг был непроницаемый мрак, ибо факел тем временем успел погаснуть. Припомнив события предшествующего вечера, они возобновили попытки вырваться на свободу. Повторный осмотр зарешеченного оконца принес пленникам новое разочарование: снаружи виднелся лишь двор, замкнутый среди крепостных строений.

Слова таинственного монаха, внушившие Вивальди опасения за жизнь Эллены, вновь вспомнились юноше, и сердце его стиснула мучительная тревога. Пауло, потеряв надежду утешить или хоть как-то успокоить своего господина, мрачно уселся рядом с ним. Утратив надежду и способность шутить, Пауло не удержался от замечания, что едва ли найдется более тягостный способ расставания с жизнью, чем смерть от голода; затем он принялся сетовать на неосмотрительность, ввергнувшую их в столь плачевное положение.

В разгар своей душераздирающей речи, изчсоторой Вивальди, погруженный в мрачные размышления, не слышал ни слова, Пауло внезапно умолк, а потом вскочил на ноги с криком: «Синьор, что это там? Неужто не видите?»

Вивальди оглянулся.

— Луч света, не иначе, — продолжал слуга, — остается узнать, откуда он к нам пробился.