Итальянская комедия Возрождения

Маркетто. Чтобы всеми правдами и неправдами он выкурил из дома этого шута Лоренцино; хоть к себе в услужение, хоть куда еще — лишь бы не мелькал у меня перед глазами, потому как под одной крышей нам житья не будет.

Верджилио. Расстараюсь как смогу — сладилось бы дело. Немедля расскажу обо всем хозяину. Он, должно быть, заждался меня у золотых дел мастера.

Маркетто. Помни о нашем уговоре.

Верджилио. Уговор дороже денег.

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Маркетто, один.

Маркетто. Куда как славно было бы спровадить из дома этого паршивого Лоренцинишку! Я что соображаю: не мытьем, так катаньем. Коли он улестит Лукрецию — да и то навряд ли, — мессер Джаннино не сможет не сдержать данного слова. Ну а коли Лукреция упрется, шепну Гульельмо, что он пустил козла в огород. В гневе старик вышвырнет Лоренцино за порог, а то и похуже что учинит. Так на так и выйдет, избавлюсь от этой скотины. Он меня будто и не замечает, а я терпеть его, бездельника, не могу! Постой, никак, меня кличут. А, чтоб вас всех!

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Панцана, один.

Панцана.

На конюшню мне б сейчас,
Я б не свел с лошадок глаз;
Эх вы, кони-кобылицы,
Налюбуюсь ли на вас!

Отведаю-ка еще этого марципанчика. М-м! Вкуснота — не оторвешься! Надобно думать, из Сиены! А эти куропатки? Смак — язык проглотишь! Да, хозяин мой хоть и обжора, но знает в жизни толк. Хорош бы я был, коли ушел бы к другому! Уж лучше терпеть этого сумасброда и есть за троих, чем служить у мудреца и перебиваться с хлеба на воду. С некоторых пор только и слышишь, как он сам себя расхваливает и заливает всякие небылицы про то, каков он удалец. Я, вестимо, киваю и поддакиваю, а сам нет-нет да и прысну в кулачок! Погоди-ка, кто это там еще?

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Сгвацца, прихлебатель, и Панцана.

Сгвацца. Ну разве это не каплуны? Всем каплунам каплуны! Кто скажет, что я не мастер распорядиться своими денежками? Ха-ха-ха! Поди-ка, купи таких всего за скудо!

Панцана. Затряси меня лихорадка! Это ж Сгвацца! Где таких каплунов отхватил, собачий сын?

Сгвацца. Где взял, там уж нет, друг любезный. У самого-то эвон какие куропаточки. Жирненькие! Живешь у своего хозяина, как у Христа за пазухой. Во всей Пизе не сыщется такого господина, который потягался бы с ним в роскоши. Заруби себе это на носу.

Панцана. Что верно, то верно: поесть он не дурак. Вылитый ты. Главное дело, в доме завсегда найдется всеразличной снеди на шестерых едоков; а нас-то всего двое: хозяин да я. Вот и нынче к столу четверть козленочка, восемь дроздов, ползайца да эти куропатки.

Сгвацца. Экий стервец! Катаешься, ровно сыр в масле! Кабы не был ты моим другом-приятелем, уж я давно бы втерся к нему в доверие.

Панцана. Сколько раз я тебя просил, Сгвацца: хочешь со мной компанию водить — не лезь к нам в дом. За порогом будем друзьями — не разлей вода.

Сгвацца. А ведь чует, что не смогу ему отказать! Тем паче и я пока горя не знаю с неким мессером Джаннино: кручу-ворочу, как Бог на душу положит. Он-то как есть сбрендил от любви: ничегошеньки не замечает окрест себя да и отваливает мне деньжат, сколько запрошу. И покамест дурь эта не вышла у него из головы, уж я поживу припеваючи. Пускай себе мечется в слезах да стенаниях, а я, не будь дурак, покучу-погуляю, все соки из него повыжимаю. Ох уж мне эти влюбленные! Распустят нюни — прямо и смех и грех! Бедолаги: не жизнь у них, а сплошное мучение! Ни тебе выпить, ни закусить как полагается.

Панцана. Твой-то что! Молодо-зелено — сто раз перемелется. Моему, глядишь, под пятьдесят, а все туда же: влюбляется, как юнец. Этакого бабника еще поискать! Про таких, как мессер Лигдонио, говорят: седина в бороду — бес в ребро! Вот он и молодится с самого утра, все бородку себе подкрашивает. Весь день напролет мурлычет — стишки любовные пописывает. Слышал бы эти вирши: чушь несусветная. Иной раз кликнет меня и тычет в нос какое-нибудь любовное послание. Такая ахинея, что и передать никак невозможно; чего там только нет: «ошеломленные луга», «достопамятные воды», «игристое дыхание», «упитый мыслию, свербящей в розовых сердцах ее души», и прочая галиматья, от каковой хоть волком вой.

Сгвацца. Матерь Божья! У меня от этакой околесицы башка раскалывается! Но еще хуже, когда всякие там умники брюзжат: «сей глагол противен италианскому наречью»; «сие пристало более французской речи»; или «Фи, как грюбо!» Задави их болячка! Что бы им по-людски не балакать? Мне-то что за дело, откуда да куда? Возьмем хотя бы энтих каплунов: ну на кой ляд мне знать, как они там по-правильному прозываются? Довольно с меня того, что я их потрескаю за милую душу. Такое мое понятие и о разных прочих фитюльках.

Панцана. Вот и я о том. От своего одни учености и слышу. Он у меня вот уже где сидит.

Сгвацца. Зато лопаешь до отвала.

Панцана. Кабы не это — только меня там и видели.