Итальянская любовь Максима Горького

Но вернусь к Максу!

Наши отношения постепенно сходили на нет, превратившись в отношения просто двух хороших друзей; это далось мне не без внутренней борьбы. Как в случае с Максом, не знаю, не допытывалась… Но захватившая его целиком любовь к Муре Будберг, думаю, не оставила места для других.

Но и Мура быстро охладела к Максу. До меня через лондонских и европейских знакомых долетали слухи о ее интрижке с Гербертом Уэллсом, интрижке всерьез, превратившейся в полноценную любовную и дружескую связь. Мура опять все рассчитала и сложила в уме какую-то сложную комбинацию. И пошла к этой цели напролом. Достойная наследница нашего земляка Макиавелли. Что и говорить!

Во время визитов в Сорренто я старалась все примечать, делать записи, я понимала, что Максим Горький — это уже история, а я всего лишь летописец. Но летописец в этом мире — не последний…

Вера перекусила парой бутербродов, выпила кофе и продолжила чтение.

…Наверное, как следует я Муру разглядела только в Сорренто. В других местах она как-то ускользала, пряталась за свою неизменно таинственную сущность. Но в Сорренто она не то чтобы расслабилась… О нет, эта женщина никогда не расслаблялась, иначе она бы не пережила всех испытаний, выпавших на ее долю. Однако Мура немного повернулась другой стороной, всегда скрытой от посторонних глаз.

Здесь я хотела бы сделать одно пояснение, которое мне представляется очень важным. Мура не просто никогда не расслаблялась, она никогда не говорила и всей правды, только ее часть, и, как правило — небольшую или незначительную. Все самое важное она оставляла в тени. При себе. Она лгала всем и всегда, и лгуньей была прирожденной, хотя скорее — вынужденно-приобретенной.

Трудно понять, до какой степени может дойти лицедейство человека, неразборчивого в своих средствах для достижения цели.

Но по прошествии лет я могу сказать одно — главной своей цели Мура не достигла. Ей было не дано жить и стариться с тем человеком, кого она по-настоящему любила. И это стало главной драмой в жизни баронессы Будберг. Более того, я осмелюсь предположить, что все остальное было для нее неважным, некой декорацией, фоном для развертывания подлинной трагедии жизни. А может быть, ей все удавалось так легко, без видимых усилий, потому что она ни во что не вкладывала сердце. Только свой холодный недюжинный ум.