Итальянская новелла ХХ века

Позвонил телефон. Это был директор. Он спрашивал о причинах рекламации со стороны Джузеппьери.

— Видите ли, синьор директор, — объяснял в трубку Ней, — фирма Джузеппьери, шестого марта этого года…

А в душе его так и подмывало сказать: «И вот когда она медленно спросила: «Вы уходите?» — вот тогда я и понял, что не надо выпускать ее руки».

— Да, синьор директор, рекламация поступила уже на готовую продукцию…

А сам думал: «Пока дверь за нами не закрылась, я все сомневался…»

— Нет, — говорил он в трубку, — рекламация была передана, минуя бюро…

На самом же деле он хотел сказать: «Но только тогда я понял, что она совсем не такая, как я думал, вовсе не холодная и совсем не гордячка…»

Он положил трубку. На лбу у него блестели капельки пота. Он чувствовал себя усталым, ему хотелось спать. Все-таки зря он не зашел домой, не освежился и не переоделся. Сейчас даже одежда давила и раздражала.

Он подошел к окну. Перед ним лежал большой двор, со всех сторон окруженный высокими стенами домов со множеством шумных балконов, но Ней казалось, что он в пустыне. Над крышами виднелось небо, однако сейчас оно уже не было ясным, его покрывала белесая пелена, похожая на ту, что заволакивала в памяти Ней одно за другим пережитые ощущения. О присутствии на небе солнца говорило лишь неподвижное светлое пятно, почти неразличимое, словно глухая боль в старой ране.

Марковальдо в магазине

В шесть часов вечера город попадал во власть потребителей. В течение всего дня производительная часть населения только и делала, что занималась производством — она производила предметы потребления. Но в определенный час, трык! словно щелчок выключателя прерывал процесс производства, и все, как по команде, кидались потреблять.

Каждый день, едва в ярко освещенных витринах успевали распуститься диковинные соцветия товаров — свисающие с потолка красные колбасы, громоздящиеся кверху пирамиды фарфоровых тарелок, развернутые павлиньими хвостами рулоны пестрых тканей, — как толпа потребителей врывалась в магазины и начинала переворачивать все верх дном, щупать, рушить и опустошать. Бесконечные потоки людей заполняли тротуары и галереи, вливались через стеклянные двери в магазины, бурлили у всех прилавков; эту толпу приводили в движение удары локтей о чужие ребра, подобные непрерывным ударам поршня паровой машины.

Потребляйте! — И они трогали товары, и клали их обратно, и опять брали, и вновь с усилием вырывали их сами у себя из рук; потребляйте! — и они заставляли бледных молоденьких продавщиц вываливать на прилавок горы белья; потребляйте! — и мотки разноцветного шпагата вертелись, как волчки, а листы цветастой бумаги вздымались, как хлопающие крылья, заворачивая покупки в пакетики, а пакетики в пакеты, а пакеты в пакетищи, и каждый сверток был аккуратно перевязан и украшен бантиком. И вот свертки, пакеты, кульки, сумки и сумочки уже вертятся водоворотом у кассы, руки шарят в сумках, ища кошельки, а пальцы шарят в кошельках, ища мелкие деньги, а где-то внизу, среди леса чужих ног, между полами чужих пальто, оглушительно ревут дети, которые сразу же потерялись, стоило только родителям отпустить их руку.

В один из таких вечеров Марковальдо пошел прогуляться со своим семейством. Поскольку денег у них не было, они развлекались тем, что смотрели, как делали покупки другие; ведь известно, что чем больше оборот денег, тем сильнее тот, у кого их нет, надеется: «Рано или поздно, перепадет немного и мне». Однако, что до Марковальдо, то ему не перепадало. Зарплата у него была маленькая, а семья большая, и к тому же надо было платить долги и делать взносы за купленное в рассрочку, — его зарплата утекала совсем незаметной струйкой. Но как бы то ни было, посмотреть, как люди тратят деньги, всегда приятно, особенно бродя по огромному магазину, который называется «супер-маркетом».

Это был магазин самообслуживания. Там каждому покупателю при входе давали маленькую тележку — нечто вроде проволочной корзинки на колесах, — и он толкал ее перед собой, наполняя всем, чего только душа пожелает. Марковальдо, войдя в магазин, тоже взял тележку, а за ним взяли себе по тележке и его жена, и все четверо детей. И так они стали ходить гуськом по магазину, каждый со своей тележкой, между прилавков, заваленных горами всякой еды. Указывая друг другу на колбасы и сыры, они громко произносили их названия, словно узнавали в толпе лица друзей или, по крайней мере, хороших знакомых.

— Папа, можно взять это? — спрашивали дети каждую минуту.

— Нет, ничего не трогайте руками, это запрещено, — отвечал Марковальдо, помня о том, что в конце зала, по которому они кружат, их ждет кассирша, готовая немедля подсчитать сумму.