Итальянская новелла ХХ века

Тогда мальчишки, уже сновавшие среди палаток, сказали им о Клелии, которая держала кафе на улице, ведущей к морю. Кафе ее, однако, было разрушено, а его хозяйка, путавшаяся раньше с немцами, теперь где-то пряталась, боясь, что ей обстригут волосы.

— Гуд! — сказали американцы.

Так однажды утром Клелия вновь появилась в селении. Она промчалась по его улицам на борту джипа, полного американских солдат. Сидела она с таким же видом, как и прежде, когда проезжала в машине с немцами из дивизии «Герман Геринг». Женщины, вернувшиеся в селение из леса — они походили больше на привидения, чем на живых людей, — плевали ей вслед на пыльную мостовую.

— Музыканты другие, — говорили они, — а музыка все та же.

Все та же музыка — это были видневшиеся повсюду развалины, мертвые каменоломни, парализованные мраморопильни на берегах горных рек. Это были далеко тянувшиеся по горным склонам минные поля, по краям которых прямо из земли торчали таблички с изображением черепа и надписью по-немецки: «Осторожно, мины!» Это был голод в лесах, куда укрылись жители, очередь перед лавкой, чтоб купить хлеба и соленой рыбы, все возраставший счет на страницах толстой книги лавочника и его голос, твердивший: «Больше в долг не дам!»

Когда Клелия поравнялась с группой рабочих, сидевших свеся ноги на каменной ограде, она с вызывающей улыбкой подняла голову, и ее светлые волосы разметались по плечам.

— Кто бы мог подумать, — говорили рабочие, — и тем не менее…

Им не терпелось восстановить свое селение, может быть, даже не только свое, но и все окрестные селения, воспользовавшись этими домиками из брезента. Им не терпелось пустить в ход остановившиеся мраморопильни, разобрать развалины, вновь услышать сигнал рожка, оповещающий о падении отпиленной глыбы мрамора.

— И тем не менее… — говорили они, глядя на волосы женщины в джипе, обрамляющие золотым облаком ее лицо, — тем не менее все осталось по-прежнему.

Насчет разминирования они пошли говорить в американский штаб. Но там офицер, ни на минуту не прекращая жевать резинку, ответил им, что это дело гражданских властей. Про каменоломни им также ответили, что вопрос о возобновлении добычи мрамора и пуске в ход мраморопилен должны решать хозяева. Что же касается голода, то они могут дать им белый хлеб и консервы, — сказал офицер, продолжая непрерывно работать челюстью, — однако при условии, что в лагерь будут приходить женщины… для стирки белья и обмундирования. И волчий голод заставил некоторых женщин пойти в лагерь, где гремел джаз.

Эти странные стонущие звуки продолжали непрерывно разноситься с утра до поздней ночи, усиленные и без конца повторяемые горным эхом.

Рабочие каменоломен — люди, привыкшие работать под самым небом, в глазах которых от этой постоянной близости к небу, казалось, застыли удивление и тишина — вскоре устали от этой музыки. Им также надоел и безвкусный белый хлеб, не утолявший голода, и консервы. Они больше были не в силах видеть суровое выражение глаз своих жен, словно скрывавших от них какую-то тайну. Рабочие издавна привыкли к мелодичному, протяжному пению пил, к нежным звукам рожков и тотчас замирающему грохоту обрушивающихся глыб камня; от этих же постоянно звучащих в ушах судорожных воплей джаза им было просто не по себе физически.

— Мы должны что-то предпринять, — говорили они, — не то нам всем крышка.

Некоторые из них сразу же отправились собирать хворост — он шел на продажу в селения, расположенные в долине, — но то тут, то там на минных полях, совсем не обязательно отмеченных табличками с изображением черепа, поднимались в небо столбы черного дыма и земли и раздавались глухие взрывы, от которых содрогались горы. На улицах плакали женщины, и их плач вторил как эхо безумной музыке, продолжавшей наполнять воздух.

— Послушайте меня, люди, — сказал тогда один из рабочих каменоломен и рассказал, как он ходил к хозяевам, которые не хотят возобновлять работу, как он пытался убедить их, но безуспешно. Хозяева ожидают, когда придут парусные суда и железнодорожные вагоны, чтобы погрузить на них мрамор, ждут, когда получат новые заказы. Они не хотят рисковать. Когда парусники бросят якорь у мола в Форте деи Марми (который, между прочим, тоже разрушен), только тогда они возобновят работу. Рабочий закончил свой рассказ страшными проклятиями. — Не ждите, что спасение упадет с неба, — сказал он.

Ветер доносил из лагеря все тот же мотив, лучи прожекторов поднимали пыль развалин к звездам. Но извилистой улочке промчался джип, в ночной темноте с него неслись взрывы громкого смеха, смеха Клелии. Фары машины на мгновение выхватили из темноты брюки сидящих на ограде рабочих и длинные черные юбки их жен. Хохот замолк вдалеке, но некоторое время еще был слышен грохот мотора, а потом в воздухе осталась лишь музыка джаза. Казалось, она хотела заставить плясать сами звезды. А издалека еле слышно доносился плач женщины, муж которой в тот день подорвался на мине.

— Мраморопильни пустить в ход должны мы сами, — говорили рабочие. — И мы это сделаем, своими руками.