Итальянская новелла ХХ века

Когда я был маленький, мне нравились поезда. В то время мои родители были еще молодыми, я был у них единственным ребенком, и мы ездили в угрюмый городишко, расположенный в глубине страны. Мы уезжали дважды в год, на рождество и летом, в отпуск, и гостили у богатого дяди Карло, который благоденствовал в своем роскошном городском доме и на загородной вилле у моря. Поездки эти были не дальними, но в лихорадочном ожидании их мы чуть ли не за неделю начинали укладывать чемоданы, словно для долгого путешествия, а забота о всяких мелочах, связанных с отъездом, приобретала не меньшую важность, чем при разработке стратегического плана. Потом мой отец принимался за расписание поездов, изучал пересадки и говорил, что мы поедем скорым.

Почему зовут скорыми поезда, которые движутся медленнее всех остальных? Этого я до сих пор не понимаю. В детстве же я был уверен, что скорые поезда самые быстрые и самые красивые из всех, может быть, потому, что именно они уносили меня в счастливое путешествие. Но однажды моя кузина Лора вывела меня из этого заблуждения, и то, что она мне открыла, ввергло меня в унылую бездну разочарования. Мы были на приморской вилле дяди Карло. Кузина Лора вела меня за руку по дубовой аллее. Вдруг внизу, под нами, мы с Лорой увидели поезд, который, дымя и свистя, стремительно пронесся мимо станции, красневшей между деревьями у поворота аллеи.

— Курьерский поехал, — сказала Лора. — Видел? Не остановился.

Еще бы, я очень хорошо видел, что он не остановился у станции, а проскочил мимо с быстротой, показавшейся мне тогда устрашающей. Бумажки, взвихренные ветром, который он поднял, до сих пор кружились по щебенке между рельсами. Я был ошеломлен.

— Почему он не остановился? — спросил я у Лоры, — Он никогда не останавливается? А куда он тогда приезжает?

— О! — сказала Лора. — Курьерские останавливаются только на больших станциях. А наша совсем небольшая. А еще бывают экспрессы, они останавливаются только два раза, иногда три. А есть стрела… Этот уже совсем не останавливается!

— А скорые? Скорые быстрее всех, потому что они какие? Скорые… Я всегда езжу на скорых, — возразил я не очень уверенно.

Тут кузина Лора принялась смеяться и сказала, что я глупышка и что скорые поезда самые медленные, самые неудобные и самые бедные из всех. Мне хотелось заплакать, хотелось не верить ей. Но Лора говорила правду. Я только что своими глазами видел, как курьерский, свистя, промчался мимо станции, а поезда, в которых ездил я, никогда ничего такого не делали. Почему же их называли скорыми?.. С того дня меня стала грызть печаль. Мне было очень грустно, что никогда в жизни я не ездил ни в курьерском, ни в экспрессе, ни в стреле. Больше всего на свете мне захотелось когда-нибудь поездить в таких поездах. Когда? Кто знает? И из-за того, что в глубине души я сомневался в этом, само желание мое становилось каким-то грустным. Придется ли мне хоть разок проехать в курьерском? И кто вообще ездит в курьерских?

Дубовая аллея на приморской вилле дяди Карло изгибалась широким полукругом вдоль железнодорожной насыпи, лежавшей гораздо ниже. По насыпи ходили поезда. Я бегал в эту аллею, чтобы посмотреть на них, и подолгу просиживал на каком-нибудь старом корне в ожидании далекого гудка паровоза. Каждый раз, когда Лоре не хотелось играть со мной и когда я не возился у красного автомобиля дяди Карло, я шел в дубовую аллею смотреть на поезда. (Кстати, это был очень чудной автомобиль. Его капот больше походил на походную палатку, а крылья были как большие уши. Однако мне он казался чудом, потому что мы не могли иметь и такого.) Поезда, которые шли с юга, в начале широкого поворота, казалось, летели прямо на солнце, которое садилось в море за высокий мыс в дальнем конце залива. Между огромными стволами дубов я был словно в келье, и далекие свистки паровозов в глухой тишине того вечернего часа, когда на землю готова спуститься ночь, и дым, и грохочущий бег состава, и его исчезновение вызывали в душе причудливые, беспокойные мысли. Все, что я видел из своей тенистой кельи, пока ожидал поезда, — и солнце, опустившееся за мыс, и бледная пустошь неба, и беспредельность моря, которая — я знал это — не кончалась у линии горизонта, — рождало во мне первые раздумья о бесконечности, в то время как бег составов, исчезновение их в вечерней дали, прощальное мигание красного фонаря на последнем вагоне, грохот, затихавший вдали, таявший в тишине, еще более бездонной, чем прежде, — все это приводило меня в трепет, заставляло сердце беспокойно сжиматься, словно за этим неудержимым бегом поездов мне чудились вихри человеческих судеб, мелькавших мимо полустанков жизни в глубине беспредельной ночи… И все же размышления мои, по правде сказать, вовсе не были печальными — я был еще слишком мал. Просто непрерывно пробегавшие поезда и люди, путешествовавшие в них, казались мне чем-то особенным, и я думал о них гораздо больше, чем о других вещах, о которых я узнавал или, во всяком случае, мнил, что узнаю.

Я каждое утро встаю в пять.