Итальянская новелла ХХ века

И бужу Елену, которая спит тяжелым сном, задавленная усталостью, и вижу гримасу отвращения, с которой она, проснувшись, открывает глаза.

— Пора, — говорю я.

Елена потягивается, некрасиво зевает и не произносит ни слова. Потом одевается, торопливо, бесстыдно. Несколько секунд она стоит голая и безжалостно дергает груди, укладывая их в тесных чашках из розового шелка, после этого натягивает трусы и расправляет их пальцами в пахах. Эта грубая обнаженность движений делает ее похожей на проститутку, которая без стеснения выказывает свое отвращение клиенту, проспавшему с ней ночь. Моя жена похожа на проститутку! Чудовищно! Когда мы только поженились, я очень любил смотреть, как Елена одевается, мне нравилась стыдливость ее движений, грация, с которой она касалась самых незначительных предметов своего туалета, и нежность ее тела. И теперь по воскресеньям Елена одевается так же изящно, как и в первые дни замужества, потому что по воскресеньям поезда не отправляются на заре, и солнце уже высоко, когда мы встаем с постели. Но воскресенье странный, взбалмошный день. В этот день пустые часы превращаются в скуку, проходят почти в ожидании.

Елена торопливо причесывается, рвет спутавшиеся волосы, потом завязывает их узлом под затылком. Могла бы она причесываться спокойнее? Мне кажется, что волосы у нее становятся жесткими и словно пыльными, а раньше они были мягкими и блестящими. И руки у нее были белые, зубы как жемчужинки, и не было мешков под глазами. Да, она была красивая. Потому-то я и женился на ней. Она мне нравилась. И сейчас бы еще она была красива и нравилась бы мне, если бы не уезжала на заре. У нее бы не было мешков под глазами, она одевалась бы с милым изяществом, не зевала бы, как мужчина, у нее были бы блестящие волосы и белые руки. Но разве в этом моя вина?

Елена уезжает на заре, я ее провожаю и тоже иду на работу. В этом все дело.

Иногда у меня появляется желание не будить Елену. Дать ей поспать, поспать до тех пор, пека ее не разбудят лучи солнца. Мы отдались бы друг другу, и я сказал бы Елене, что ей больше не надо уезжать на заре, я сказал бы ей, что мы богаты и свободны. Я бы с удовольствием смотрел, как она долго причесывается перед зеркалом. А потом бы мы отправились в парк, куда-нибудь подальше от города, куда не долетает запах пота со строек, и гуляли бы, держась за руки, и растянулись бы на траве, и поиграли бы во влюбленных. И может быть, даже увидели, что мы и в самом деле влюблены. Потому что нам не нужно больше уезжать на заре. Мы строили бы самые невероятные планы и сказали бы друг другу, что мы счастливы… Но Елена не поверила бы мне. Она сказала бы, что я дурак, принялась бы плакать и добавила бы, что потеряла дневной заработок. И была бы права.

Нет, надо подниматься до зари, с опухшими глазами, в спешке завязывать волосы, возвращаясь вечером, говорить: «Как я устала», засыпать, словно заезженное животное, и все это ради дневного заработка. Жизнь состоит из оплаченных дней. Сердце останавливается, взгляд заволакивается пеленой, кровь свертывается в венах и все рушится, если не хватает этого кислорода — оплаченных дней. Цивилизация развивается благодаря оплаченным дням. Благодаря оплаченным дням движутся машины, растут города, текут реки денег. И солнце всходит ради оплаченного дня. И люди просыпаются на заре ради оплаченного дня.

Когда я провожаю Елену на станцию, еще стоит ночь. Или едва пробивается над крышами бледная полоска рассвета. Однако свет фонаря перед колесом скользит по уличному асфальту в глубокой темноте. Прижатая усталым сном людей и холодом, ночь тяжело лежит на земле.

В городском лабиринте есть бесконечное множество улиц, ведущих к станции. Иногда я выбираю непривычный маршрут по улицам — не тем, какими езжу всегда, и представляю себе, что еду по незнакомому городу. Вот маленькая площадь, на ней готическая церковка с высокой заостренной крышей, как в холодных странах. Проезжая мимо нее, я воображаю, будто нахожусь в каком-то северном городке, будто женился на местной женщине и она говорит на чужом для меня языке. И вот в этом незнакомом городе я на заре провожаю жену на станцию. Когда я не вижу больше готической церкви, я придумываю что-нибудь другое. Я могу позволить себе удовольствие представить себя в каком угодно городе мира, и в северном полушарии, и в Австралии, и вообще на любом континенте. И по улицам этих городов я на заре провожаю жену на станцию.

Мне неожиданно приходят на память названия стран, связанные с маленькими картинками на марках, — Канада, Чили, Турция, Малайя, Латвия. В детстве я начал собирать марки, потом забросил это занятие, потому что не мог покупать наиболее красивые и редкие из них. По маркам я выучил названия далеких стран и городов, которые именно потому, что они были далекими, моя фантазия окружала ореолом легендарности… Светлый конус от моего фонаря скользит по асфальту, и я воображаю, что еду по улицам Канберры, Осло, Марселя, по окраинам Чикаго.