Итальянская новелла ХХ века

Сезонка, которая есть у Елены, — это маленькая черная книжечка с двенадцатью талонами — по одному на месяц — испещренная жирными печатями. В конце года железнодорожный кассир отрывает двенадцатый талон и на его место вклеивает новую книжечку с новой датой. В году триста шестьдесят пять дней, а черная книжечка Елены — словно книга судьбы, где должны быть отмечены события, происшедшие за эти триста шестьдесят пять дней, разместившиеся на двенадцати талонах. Но все события вполне поместились бы на одном талоне. Можно было бы обойтись и вовсе без талонов, просто пустой книжечкой…

Каждый день я до зари провожаю Елену на станцию. Когда я поджидаю ее вечером, мне вспоминается тот кошмарный сон, когда я увидел колеса, которые крутились, крутились, перемалывая приставшие к ним лохмотья мяса, и кровь ручейком бежала между рельсами, и я думаю, что такое может когда-нибудь случиться… И я не увижу, как Елена выходит из вагона, не буду до зари провожать ее на станцию… Не увижу ее гримасы, когда она просыпается, не увижу мешков у нее под глазами. И никогда не будет у меня сына. Я буду свободен, я буду один, и напьюсь. Все одинокие мужчины напиваются, чтобы не чувствовать одиночества. И, напиваясь, они даже бывают счастливы. Я бы тоже был счастлив, как они…

Воскресная прогулка

Было ясное весеннее воскресенье, один из тех залитых ослепительным светом и согретых теплым солнышком воскресных дней, когда на улицах, глубокими морщинами темнеющих между неприступными стенами домов, горожане, еще не расставшиеся с зимними простудами, поднимают нос к голубому небу и чуть ли не обоняют свежие, пьянящие запахи весны, вместе с ветром долетающие с цветущих полей.

В это воскресенье синьор Барнабо, старший архивариус финансового управления, обнаружил весну, как только спустил ноги с кровати. Ступив по ошибке прямо на голый пол, он вместо того, чтобы тотчас же поджать их и выругаться сквозь зубы, почувствовал, что это прикосновение ему нравится. Он сладко потянулся, поскреб грудь, между лопатками и в других местах и решил, что пойдет совершать свой утренний туалет босиком и без майки. Даже холодная вода не показалась ему неприятной, и он принялся плескаться под умывальником с таким удовольствием, с каким не плескался уже много месяцев, и словно не замечал, что ручейки воды, стекая по волосатой груди, добираются до самого пупка. Под конец он почувствовал себя таким бодрым, таким цветущим, таким довольным и этим чудесным днем, и голубым небом, которое виднелось за окном над крышей дома напротив, что, войдя в кухню, как был босиком и в одних трусах, объявил жене и детям, которые уже сидели за столом и завтракали, что сегодня после обеда они устроят хороший походец.

— Ура! — закричали ребята. — А куда мы поедем?

— Мы поедем к Крепости на трамвае, — торжественно проговорил синьор Барнабо.

— На красном трамвае?

— На красном трамвае!

Туг синьор Барнабо чихнул и, немедленно покинув кухню, направился в комнату надевать майку.

Надо сказать, что эта поездка повторялась каждый год и стала уже своего рода ритуалом, отмечавшим приход весны. И хотя на нее отводилось всего несколько послеобеденных часов в воскресный день, для семьи Барнабо она была событием чрезвычайным, а у детей вызывала такой восторг, словно была не загородной прогулкой, а кругосветным путешествием. Конечным пунктом этих поездок была выбрана Крепость, выбрана не потому, что это место было привлекательнее других красивых мест, коими изобиловали окрестности города, а потому, что оно было самым удаленным, и чтобы добраться туда, требовалось совершить долгое путешествие на трамвае. Для ребят, которые, забравшись на деревянные сиденья, становились на коленки и прижимались носами к оконным стеклам, этот час тряски, прерываемый долгими остановками на пригородных улицах, был самым большим развлечением не только тогда, когда они ехали из дому, но и на обратном пути. Синьор Барнабо и его жена сидели с чрезвычайно важным видом, то и дело призывая ребят не вертеться и не беспокоить других пассажиров. Эта поездка разбивала однообразное течение повседневной жизни супругов Барнабо, заставляла их чувствовать себя не такими, как в остальные дни, — истинными синьорами, которым вздумалось развлечься.