Итальянская записная книжка

ЗАПИСНАЯ КНИЖКА

«Ночь с 22 на 23 августа. Только что вернулись в Помпеи из Салерно. Пишу эти строки в отеле «Европа», в своём N36.

Второй раз за сегодняшний день принял душ. Перевозбуждён. Не могу уснуть. В коридоре по соседству номер, где ночуют Пеппино с Амалией, где‑то рядом и номер Маши. Она заходила, принесла на завтра чистые носки и белую футболку. Отняла прежнюю, синюю, постирать. Простирать мог бы и сам. Все моё барахлишко у неё. Вот и командует.

С одной стороны трогательно, с другой — непрерывной опекой только подчёркивает мою беспомощность. Днём, когда ходили по раскопкам Помпей, то и дело указывала на какой‑нибудь выступ или камень — «Посидите, иначе не сможете идти» Пеппино и Амалия терпеливо ждали под палящим солнцем, утирая лица крохотными платочками. Тени не отыщешь. Лишь кое–где в этом городе мёртвых торчит восклицательный знак кипариса.

Древние Помпеи — многогектарное сборище камней частично вновь составленных археологами в каменные конурки, которые почему‑то называются «виллами» знатных римлян, приезжавших когда‑то сюда на морской курорт. Море давно отступило, так что его ниоткуда не видно.

Древние стены, древние, битого камня, мостовые, кое–где обломки колонн. Километр за километром. То ли Пеппино специально подготовился, то ли он вообще образованный человек — всю дорогу снабжал историческими сведениями, датами. Я вежливо кивал, а сам думал — «Когда же все это кончится? Какого рожна эти люди должны тащиться из‑за нас по раскалённой сковородке?» По–моему, был момент, когда Амалии стало плохо.

В конце концов, вышли к длинному ангару, где за решёткой в глубокой тени с трудом можно было разглядеть среди полок с амфорами, прочей утвари древних две знаменитых отливки из гипса — сгоревших в толще вулканического пепла подростка и женщину. Он сидит, в ужасе закрыв лицо ладонями, она распростёрта.

Вглядывался. Почему‑то вспомнилось: во время бомбёжки ночью бегу с мамой спасаться в метро «Охотный ряд». У меня развязался шнурок на ботинке, наступил, упал. Мама поднимает, завязывает. А над головой в черноте неба два скрещения прожекторов. Как римскими цифрами — XX.

Оглянулся. Пеппино, Амалия и Маша улыбались мне, словно для них была не страшна ни злая сила Везувия, ни сатанинская злоба XX века.

Хорошо было, покинув древний город, сидеть в тени деревьев за столиком кафе, пить ледяной лимонный сок. Здесь я узнал отчего‑то тронувшую меня подробность: Пеппино и Амалия знакомы друг с другом с младенчества.

Потом долго шли до отеля, где я замертво уснул в этом своём номере.

К вечеру постучала Маша, сообщила, что Пеппино предлагает поехать ужинать в Салерно. Неутомимый человек. Это не шумное кавказское гостеприимство, а нечто совсем другое, чему не могу найти названия.

Взял лупу, карту. Пока рассматривал, где находится этот самый Салерно, Маша позвонила дону Донато в Барлетту, чтоб он не волновался. Тот обрадовался, велел после Неаполя поездом следовать в Рим, продиктовал номер телефона какой‑то семьи, которая нас ждёт. Фантастика. Очередной сюрприз со стороны Донато.

Долго ехали в горах, пока не увидели сверху дугу огней набережной Салерно, очерчивающей широкий залив Тирренского моря.

Вышли из машины у пирса, где столпились на ночёвку белоснежные яхты. Сумерки. Теплынь. Запах прогретого за день моря. Разноцветная светящаяся вывеска ресторана «Федерико Феллини». Вот и его имя пошло на приманку туристов…

Почувствовал на себе мимолётный взгляд Пеппино. Как мог он прочесть мои мысли, да ещё на русском? Во всяком случае, тут же предложил поехать в другое место, в пиццерию.

Снова сели в «ланчу», двинулись по дуге освещённой тускловатыми фонарями набережной. Скучной и пустой. Только мотоциклисты без шлемов с подружками на заднем седле порой проносились мимо. Впечатление, что Салерно вымер. Уснул. Рано, как в детском саду.

Но когда мы вошли в большой зал пиццерии, там было полно народа.

Пеппино заказал четыре огромных пиццы. Пока их изготовляли за стойкой прямо у нас на глазах, мы пили светлое пиво из высоких бокалов. Запоздало признался Маше, что пиццу терпеть не могу. И мне было принесено блюдо варёных морских моллюсков. Их разнообразные раковинки были так красивы, что, съев содержимое, я как бы невзначай стал собирать их в бумажную салфетку. И поймал на себе укоризненный взгляд Маши. При этом она вовсю уплетала пиццу. Пеппино и Амалия от неё не отставали. Я все‑таки сунул свою добычу в карман.

И вот мы вернулись в Помпеи. За открытым окном гостиничного номера тишина провинциальной ночи.

Удивительно, именно сейчас, здесь ярко вспомнился один из самых одиноких людей. Мрачный, на мой взгляд, очень красивый человек.

Я, молодой, встречал где‑то в компании Новый год. Под утро после бессонной ночи по свежему снежку дошёл до открывшегося метро, доехал до центра, шёл мимо «Националя», увидел, что кафе уже открыто.

Решил выпить кофе.

Там, в пустом зале, был хаос от разбросанных конфетти. У сцены одиноко стояла украшенная мишурой и серебряными шарами ёлка.

Лишь один человек сидел в отдалении. Едва я появился из гардероба, он призывно махнул рукой.

Это оказался писатель Ю. К. Олеша, с которым я был едва знаком.

Он плакал. Крупные слезы стекали по его тщательно выбритому лицу.

— Молодой человек, они не дают мне водки, — всхлипывая пожаловался он и добавил. — Не понимают, если я не выпью свои сто грамм, я могу умереть.

Я догадался, что его друзья, договорившись с официантками, берегут знаменитого старика от запоя.

Он плакал и взирал на меня из ада одиночества. Когда жизнь подошла к концу. Когда одни друзья твоей молодости расстреляны, у других руки по локоть в крови…

Я уселся в сторонке. Заказал кофе, порцию красной икры, сто пятьдесят грамм водки и бутылку боржоми. Решил разделить водку со стариком, угостить его бутербродом с икрой.

Официантка сгрузила с подноса на столик всё, что я заказал, в том числе графинчик с водкой, рюмку и бокал для боржоми. В тот момент, когда она ушла, старик ринулся ко мне, дрожащей рукой ухватил графинчик, вылил всю водку в бокал. Никогда не забыть, как он пил. Не дай мне Бог!..

Сейчас иду отмывать под краном свои ракушки»