Итальянские новеллы (1860–1914)

Кум Мену слушал, не моргая, но лицо его было белее платка на голове.

Потом он перестал и вставать. Иели плакал, когда у него не хватало сил помочь отцу перевернуться с одного бока на другой. Мало-помалу кум Мену совсем перестал разговаривать. Последние слова, которые он произнес, обращаясь к сыну, были:

— Когда я умру, пойди в Раголетти, к хозяину коров. Пусть он отдаст три унции[16] и двенадцать тумоло зерна, которые мне должен с мая до сего дня.

— Нет, — отвечал Иели, — только две унции и одиннадцать тумоло, потому что вы не пасете коров уже больше месяца. С хозяевами надо вести правильный счет.

— Так-то оно так, — подтвердил кум Мену, закрывая глаза.

«Теперь я совсем один на свете, как заблудившийся жеребенок, которого могут сожрать волки!» — подумал Иели, когда отца унесли на кладбище в Ликодию.

Мара, побуждаемая тем острым любопытством, которое всегда вызывает все страшное, тоже пришла посмотреть на комнату, где умер кум Мену. «Вот я и один остался», — сказал Иели. Девочка отпрянула назад, испугавшись, как бы ее не заставили войти в дом, где недавно лежал покойник.

Иели отправился за отцовскими деньгами, а потом ушел с табуном в Пассанителло: там на полях, оставленных под паром, трава выросла большая, корму было много, и лошади паслись подолгу.

Тем временем Иели стал совсем большой. «Мара тоже, должно быть, выросла», — частенько думал он, играя на свирели. А когда он вернулся в Тебиди после стольких лет, тихонько погоняя лошадей по скользким тропинкам вдоль ручья дядюшки Козимо, он искал глазами мостик на равнине, домишко в долине Ячитано и крыши «больших домов» поместья, над которыми всегда порхали голуби. Но как раз в это время хозяин уволил Агриппино, и вся семья Мары переезжала на другое место. Иели нашел девочку — она стала большой и хорошенькой — во двора у ворот, около вещей, которые грузили на повозку. Пустая комната казалась теперь еще более темной и закопченной, чем обычно. Стол, кровать, комод, изображения святой девы и святого Джованни, наконец гвозди, на которые вешают семенную тыкву, оставили следы на стенах, где они находились столько лет.

— Пойдем на улицу, — сказала Мара, заметив, что он все еще осматривается. — Мы едем в Маринео, туда, на равнину, где, знаешь, еще стоит этот большой дом.

Иели принялся помогать дядюшке Агриппино и донне Лии нагружать повозку, но так как из комнаты уже нечего было выносить, он пошел посидеть с Марой на колоде, из которой поили скот.

Увидев, что на повозку положили последнюю корзину, он сказал девочке:

— Даже дома, если из них вынесли вещи, уже не кажутся прежними.

— Мама сказала, что в Маринео, — ответила Мара, — комната у нас будет лучше — большая, вроде сарая, где хранят сыры.

— Теперь, когда ты уедешь, мне не захочется больше приходить сюда; посмотрю я на эту закрытую дверь — и мне все будет казаться, что вернулась зима.

— В Маринео у нас будут совсем другие соседи — рыжая Пудда и дочка полевого сторожа; там будет весело, к мессе там приходят сразу больше восьмидесяти жнецов с волынками и танцуют на гумне…

В это время Агриппино и его жена отправились с повозкой; Мара весело побежала вслед, неся корзину с голубями. Иели пошел проводить ее до мостика и, когда она была уже далеко, крикнул:

— Мара! Эй, Мара!

— Чего тебе? — спросила Мара.

Но Иели не знал, что ему надо.

— А что ты будешь делать здесь один? — спросила тогда девушка.

— Я останусь с лошадьми.

Мара побежала вприпрыжку дальше, а он остался и стоял до тех пор, пока был слышен стук повозки, подскакивавшей на камнях. Солнце касалось высоких скал Крестового холма, седые кроны олив исчезали в сумерках, а из глубины необъятной равнины в нараставшей тишине доносился только колокольчик Бьянки.

Мара, уехав в Маринео, среди новых людей и хлопот по сбору винограда забыла об Иели, но он думал о ней все время. О чем еще было ему думать в те долгие дни, которые он проводил, глядя на хвосты лошадей? Теперь уже незачем было спускаться в долину по ту сторону мостика, и никто больше не видел его в поместье. Он все еще не хотел и думать о том, что Мара стала уже невестой, а между тем под их мостиком утекло много воды. Он увидел девушку только в день святого Джованни, когда пришел на ярмарку продавать лошадей. Этот праздник превратился для него в настоящее мучение да еще лишил куска хлеба после того, что случилось с одним из хозяйских жеребят, — боже избави нас от этого!