Итальянский фашизм

Считается, что численность милиции приближается к 300.000 человек. Разумеется, она не дешево обходится государству. Она состоит из разных специальностей и различных родов оружия. Высшее командование ею взял на себя сам дуче. Она имеет стройную и довольно сложную организацию, насквозь пропитанную военной дисциплиной: «фашистский воин повинуется с покорностью и повелевает с силой». Вся Италия разделена на особые географические зоны, между которыми распределены легионы национальной милиции: первая зона – в Турине, вторая в Милане, третья в Генуе, пятая в Венеции, десятая в Риме и т.д.

Милиция разделяется на два разряда, из коих второй обнимает собою всю фашистскую партию: это – резерв, ополчение на случай необходимости. Милиция первого разряда – национальная гвардия; «кто тронет национальную милицию, будет расстрелян», – заявил как-то Муссолини.

Молодежь организуется в «авангардисты» и «балиллу» – сколок с русских комсомольцев и пионеров. В милитаризованных, муштруемых отрядах они получают суровое фашистское воспитание. Их насчитывается свыше ста тысяч. Они – патриотическая «смена», готовящая себя к решению «великих задач» итальянской государственности[78].

«Ультра-фашистская» школьная реформа, проведенная министром просвещения Джентиле и воспетая самим Муссолини, пропитана идеалистическим и национальным духом, характерным для предвоенного национализма. Джентиле – известный итальянский философ, метафизик «духа как чистого акта», проповедник национальной «общей личности» как этической сущности каждого отдельного человека, апологет государства как живой формы нации, убежденный сторонник религиозного понимания жизни. Характерно, что именно ему было поручено дело фашизации народного просвещения. И он выполнил свою миссию в полной гармонии с основами своего философского миросозерцания. Распятие вернулось в школы, сопровождаемое латынью, националистическими идеями, соответствующим эстетическим воспитанием, а также и убеждением, что государство должно стать кормчим не только общественных интересов, но и людских душ. «Итальянец всегда католик, – заявлял Джентиле, – будь он даже Кампанеллой или Бруно… Я – наследник Бруно. Но если бы Бруно был министром народного просвещения, он, несомненно, ввел бы религиозное образование и именно в католической форме»…

Так новый порядок вдвигал себя в старую традицию, очевидно, отражая собою исторически неизбежный и внутренно предопределенный период развития страны.

Диктатура правительственной власти при ближайшем рассмотрении оказывается партийной диктатурой. Эта последняя упирается в личный авторитет вождя, а за последнее время даже, в сущности, исчерпывается, почти вытесняется им: партийная диктатура превращается в единоличную. Дуче ныне может по совести сказать: «государство – это я».

Культ Муссолини – центр и пафос фашистской психологии. Но под него подводится и теоретический фундамент. Кое-кто верно отметил, что есть нечто «карлейлевское» в историософских построениях фашизма. Масса воодушевляется идеей, претворяя ее в страсть. Идея-страсть становится действием, т.е. жизнью, воплощаемой в личности, как центре духовного притяжения. Вождь есть живая доктрина, активный принцип, мощно одаренная и печатью избранности запечатленная душа. Формула в нем раскрывается действием, оставаясь идеей, объединяющей и дисциплинирующей. И, совсем по Карлейлю, герой облекается «символом способности»: почитанием, поклонением, саном и т.д., окружается сверхчеловеческим ореолом. Идеократия обертывается единовластием: личность – медиум идеи.

Разумеется, вождь не выбирается и не сменяется партией, – он вырастает из недр самой нации: «народ его признал по его воле, по его силе, по его делам». Он – мозг и душа партии, которая немыслима вне «харизмы» вождя. Фашизм как-то не хочет думать о том, что будет после Муссолини: по-видимому, он ждет, что харизма себя так или иначе проявит и что партийная «интуиция», угадывающая вождя, не подведет. Сам дуче откровенно заявил весною 1927: «мой наследник еще не родился». Излишне отмечать, что все это построение власти, подернутое своего рода мистическою дымкой, носит глубоко метаюридический характер.

Подчас эта идеология вождепоклонства принимает положительно курьезные внешние формы. Так, по поводу закрытия зимой 1926 всех оппозиционных газет неистовые фашисты из «Имперо» выражали свою радость в следующих словах: – «Начиная с этого вечера, нужно положить конец дурацкой мысли, будто каждый может думать своей собственной головой. У Италии единственная голова и у фашизма единственный мозг, это – голова и мозг вождя. Все головы изменников должна быть беспощадно снесены».