Итальянский художник

Меня укусила старуха. Старуха укусила меня за руку острыми гнилыми зубами. Укусила до крови, больно. Это случилось, когда я пришёл в тюрьму в подвале замка Муль, следуя человеколюбивой традиции навещать тамошнего узника по воскресеньям. Дикима ходила туда каждую неделю, я, разумеется, стал ходить туда вместе с ней. Тем памятным летом стояла неслыханная жара. С этой жары всё и началось. Ветер дул в наши края прямо из Африки, как будто не было тысячи миль голубого прозрачного простора моря. Песок пустыни приносило ветром в Анкону, песок хрустел на городских мостовых и забивался под двери. Днём лазоревые оконные ставни плотно закрывались, чтобы сохранить немного робкой ночной прохлады. Солнце жгло, в предместьях началась холера, и герцогский двор перебрался на загородную виллу Пацци в тень черешневых садов подальше от эпидемии, духоты неприятных воспоминаниях о покойном герцоге. Дикима писала мне оттуда по три письма в день, которые я потом получал сразу по дюжине. Я отвечал ей на розовой алжирской бумаге из лепестков гибискуса, рисовал ей в письмах Анконскую гавань с кораблями и фелюгами, сурепку среди камней или какого-нибудь жука. Если я присылал ей стихи в стиле «Дикима, Дикима, ты мною любима» — она сердилась, и количество её писем ко мне удваивалось. Она отсиживалась за городом, а я решил пойти в замок Муль один, не столько движимый соображениями человеколюбия, сколько для того, чтобы вспомнить наши с Дикимой походы в это ужасное место. Замок Муль, как известно, стоит прямо на в воде и со всех сторон окружён морем желтоватым от песчаника и мохнатых водорослей. Раньше замок был дальней оконечностью Устричного мыса, но дамбу разрушили волны, и замок превратился в остров. Чтобы добраться до него, надо было нанимать лодку за четыре сольдо в тихую погоду, и за цехин во время шторма.

Крепость считалась страшно неприступной, но все знали, что это полнейшая ерунда, потому что туда надо было завозить с берега не только еду, но и питьевую воду. Более того, в случае нападения врагов на город, замок Муль был полностью бесполезен для обороны, также он не представлял никакого интереса для захватчиков. Смысл существования замка сводился к трём вещам. Его башня была превращена в маяк, в подвале располагалась тюрьма, и с замком была связана легенда о белой лошади. Лет триста назад во время битвы при Агульяно анконское войско было разгромлено, а тогдашний герцог, Пьетро Фандуламаччи, был убит копьем наповал. Его лошадь вернулась одна. Иногда призрак лошади выходил сквозь ворота замка, и его можно было видеть около герцогского дворца. Принято считать, что призрак белой лошади предвещал смерть анконского герцога. В воротах замка Муль построили часовню Сан-Пьетро, чтобы через ненужные замку, окружённому морем, ворота не выходила по ночам белая лошадь. Но она всё равно появлялась, и очередной герцог Анконский из рода Фандуламаччи умирал.

В подвале замка сидел душегуб Жак. За ним тянулся длинный след ужасных злодеяний. Он долго нагонял страх на варанских крестьян и углежогов, но когда его поймали, душегуб Жак не выказал никакой специальной злобы. Обнаружилось, что он умеет говорить всего десяток слов на корсиканском диалекте, а в остальном совершенно дик. Его жестокость не была намеренной. Это поставило власти Анконской марки в затруднительное положение, и, в конце концов, было принято решение заточить душегуба Жака в просторный подвал, стараясь, по мере сил, пробудить в чудовище спящую человеческую душу. Но человеческая душа душегуба Жака не просыпалась. Было известно только, что солёную свинину и огурцы он предпочитает всему прочему. Дикима Фандуламаччи, исполняя монарший обряд сострадания, приносила ему каждое воскресенье корзину с окороком и ведро огурцов. Камера узника была огромным каменным мешком с дырой в высоком потолке. В эту дырку ему спускали еду и воду, а также бросали свежее сено для подстилки.

В то злосчастное воскресенье я приплыл один к узенькой пристани под стеной замка Муль с корзиной и ведром. Встречавший меня тюремщик Луиджи, человек пожилой, неприятный и разговорчивый, осведомился о Дикиме. Мне захотелось его как-то подразнить. Я спросил, не доставляет ли ему много хлопот белая лошадь. Тюремщик Луиджи немного скособочился и ответил не вполне определенно, что белая лошадь — это пустяки. Меня это задело, и я спросил прямо: что же тогда не пустяки? Луиджи отвёл глаза, скрестил руки на груди и проворчал, что если, мол, сеньору Феру так угодно, он отведёт меня в самый нижний подвал и покажет знаменитую старуху, про которую почти никто не знает, да и мало кто верит в её существование.