Итальянский художник

Pater noster, qui es in caelis,
Sanctificētur nomen Tuum.
Adveniat regnum Tuum.
Fiat voluntas Tua, sicut in caelo, et in terrā, —

услышали мы через дощатую решетку оконных ставней.

— Эй, вы кто такие? — крикнула Азра, неожиданно распахивая окно. В напряжённой тишине узкой, как ущелье улицы, её слова прозвучали неожиданно громко. Штук семь арбалетов вскинулись вверх. Сразу было не понять откуда кричали, и смысл вопроса дошёл до солдат не быстро. У меня замерло сердце. Я уже мысленно видел голову Азры, пробитую арбалетной стрелой.

— Я спрашиваю, вы кто? Вы янычары?

Один из солдат, наконец, увидел Азру в окне.

— Мы подданные его величества божьей милостью короля Франции Луи.

— Ничего себе! Французы. Что вы делаете в Анконе? Вы откуда взялись?

— Мы из Абруццо. А где турки?

— Нет здесь турок, — сказал я, — турецкие корабли стоят на рейде, но они не подходили к берегу.

— Мы думали, турки высадились и заняли город.

— В городе почти никого не осталось. Гарнизон сбежал два дня назад.

Через две минуты Азра уговорила французов идти вместе с ней к бывшему дому карандашного мастера. Они выбили дверь, дом разграбили, поймали Марио Роппелоне и повесили его на воротах. После этого Азра подожгла чердак и мастерские. Огонь быстро перекинулся на соседние улицы, чему способствовал ветер со стороны Фальконары. Так начался большой анконский пожар 1501 года.

Мы насилу разыскали Кефаратти и втроём покинули город. За спиной у нас в небо поднимались кривые столбы дыма, в море турецкая флотилия снималась с якорей, турки спешно уходили на вёслах и ставили паруса.

Сама ткань жизни расползалась под руками. Ничего не осталось. Город сгорел. Ромина уехала. Ромина уехала, выйдя замуж. Азра молчала. Но я жил.

Теперь я не умру молодым. Поздно, время ушло, и мою предстоящую смерть не назовешь трагической. Не будет в ней романтического надрыва и горьких сожалений о самом себе. Эх-эх, смерть в старости — как поцелуй в пустоту. Кому нужна такая смерть? Да и никто не поверит, что я был молод, вдыхал сосновый теплый воздух, щурился на солнце, прикрывал глаза, глядя на море, и в детстве порезал себе руку перочинным ножом. Трудно представить, что перестану дышать, и не буду при этом испытывать удушья. Потребуется новое наполнение смыслом и спокойствием. Должна быть радость перехода. Даже знаю почему. Я сам начал занимать в своей жизни так много места, что почти заслонил собой горизонт. Куда ни сунься — везде встретишь себя, рассуждающего о чем-нибудь возвышенном. Неспешно, с высоты прожитых лет, отгоняя комара и прихлебывая из стакана мелкими глотками. Да. Обсасывая усы. И на всякое событие найдется у меня несколько воспоминаний и пара историй в тему, с развитием и поворотом сюжета. Вот и сейчас, вылезает откуда-то:

На полпути земного бытия
Вступил я в лес угрюмый и унылый,
И затерялась в нем тропа моя, —

и ведь не спрячешься, эта дребедень повсюду. А хочется взглянуть просто так. Изумиться. Не найти слов. Помолчать. Для этого, конечно, вот ради этого, стоит хоть однажды умереть.

Анконский пожар стал вынужденным началом нашего путешествия в Африку. Теперь мы снова были бездомны. По ночам в небе стояла комета.

Мы дали крюк, через Римини и Феррару добрались до Флоренции, где распрощались с Кефаратти, и поехали в Геную, где погрузились на корабль и вскоре отплыли, воспользовавшись благоприятным ветром.

Мы оказались в Сурте на сороковой день пути, и море успело нам изрядно надоесть. Наш корабль назывался «Пилигрим», плохо слушался руля и имел крен на левый борт из-за неправильно закреплённого груза. К нашему тихоходному «Пилигриму» часто вплотную подходили турецкие и венецианские галеры, разглядывая нас с пристальным любопытством. На корабле всюду были расставлены ящики с песком, чтобы можно было посыпать палубу перед боем. Команда фаталистически равнодушно относилась к врагам и верила в покровительство высших морских сил. Талисманом корабля была деревянная нога кока, ей оказывалось почтение, и я знал, что матросы носили в ладанках щепочки, незаметно от неё отковырянные. Нога приносила удачу. Экипаж «Пилигрима» был ужасен. Матросы, говорившие между собой на смеси всех языков мира, кичились дикостью, блистали залихватскими ухватками и пытались поразить богатых пассажиров, то есть нас с Азрой, своими голыми татуированными торсами. Тела были самые разные: волосатые, чёрные, жёлтые, со следами оспы и покрытые шрамами. В команде было восемь одноглазых матросов, кок с протезом и престарелый лоцман, заросший бородой от глаз до колен. Бородатому лоцману когда-то прокусили горло и повредили голосовые связки, отчего он говорил писклявым фальцетом. Прозвище лоцмана было Рапунцель. У капитана были ржавые железные зубы, он чистил их наждаком и смазывал курдючным салом. Капитан был ленив и немногословен, носил шпагу под мышкой, никогда не вкладывая её в ножны. Команда любила его.