Итальянский пейзаж

– Не спит ваш ум и тело заставляет ходить, работать, быть частицей малой машины жизни – вы лишь механизм. Ваш ум не спит, но сердце... не вставало. Вы мужняя жена, но вы любви не знали! Признайтесь, что я прав.

– Быть может, я больна? – Лиза встала, приложила ко лбу ладонь. Мерещится такое, что стыдно рассказать подруге лучшей. В своём ли я уме?

– Вы вся в своём, – горячо прошептал Джино. – Вы светоч моих глаз, души томленье. Уже три года я молюсь на вас. В конце концов меня накажет церковь, ведь существо земное боготворю я больше всех святых. Велик мой грех, но он душе так сладок. Вы этот грех, и вы – моё спасенье!

Гулко хлопнула входная дверь.

Зыбкое пространство, соединившее на несколько минут картинную галерею и неизвестный уголок Италии, мгновенно сжалось до размеров этюда, волшебный свет, игравший среди волн, померк, и только сердце колотилось так громко, что, казалось, заглушит шаги Льва Давыдовича.

– Здравствуй, Андреевна, – поприветствовал её директор.

Лиза молча кивнула. Голос куда-то девался. От страха или от дурного предчувствия – не к добру такие наваждения. Кавказец виноват – разбередил душу... Кому какое дело до её жизни. Не хуже, чем у других! И этот... Джино. Что ещё за имя? И слова его странные: «Вы мужняя жена, но вы любви не знали...» «Господи, о чём это я? Какие слова, какой Джино? Не было ничего! Задремала, видно, пригрезилось».

Оглянувшись, подошла к картине. Осторожно притронулась к шероховатому полотну и с испугом отдёрнула руку. Ещё Лев Давыдович увидит! Гондольер на полотне улыбался, и Лиза принялась вспоминать – улыбался ли он раньше?

Весь день её почему-то всё раздражало. Бестолковые отдыхающие, которым всё равно где проводить время – в картинной галерее или кафе-мороженом, разморённые солнцем иностранцы – три автобуса привезли, случайные вопросы и взгляды. Хотелось им всем что-то доказать, а что – и сама не знала. Что доказывать чужим людям? И зачем?

Дома накормила Генку, полистала его тетради – троечник растёт, все бы на улице с ребятами гонял, вот и задают на лето – и неожиданно для самой себя разрешила двухнедельный конфликт с сыном:

– Езжай уже. Только чтоб от бабушки ни ногой, понял?!

Генка расцвёл: завтра в Симферополь. Купит там недостающие триоды для усилителя, погоняет в футбол, а главное – обещанные бабушкой джинсы. Где-то в шкафу дожидается его голубая мечта – настоящий грубый коттон, фирменный знак...

– К отцу не приставай, – прервала мечты мать. – Поедешь автобусом. Прямо на первый рейс и чеши.

Николай приехал в полседьмого, привёз из соседнего совхоза два ведра персиков. Ополоснул лицо, широким жестом указал на товар:

– Принимай, мать, привет от Кузьмича. Убытков ровно шесть тридцать. Берёт только «пшеничной», стервец.

Муж уехал в таксопарк, а Лиза выключила телевизор и опять застыла над своими непонятными думами. Однако посумерничать не дали. Сначала пришла одна из четырёх квартиранток – Тамила или Ольга, вечно она их путает, и попросила сковороду, затем в соседнем санатории завели музыку, и думать о чём бы там ни было стало невозможно.

Мельком выслушала Николая. Тот, вернувшись домой, сокрушался: «навару» сегодня кот наплакал, одиннадцать рублей, а крутился по городу как зверь. Сказала мужу о Генке – пускай бабушку порадует, заждалась, наверное. Потом смотрели программу «Время». Это тоже Николай приучил. Оно и правда удобно – газет можно не выписывать, все новости расскажут и покажут.

Легли рано, в полдесятого.

За открытым окном шелестели деревья. Танцы в санатории шли уже по второму кругу. Лиза знала, что у массовика там всего две кассеты и за вечер приходится крутить их раза четыре или пять, но вот Лещенко запел её любимую:

Улица моя лиственная,
Взгляды у людей пристальные,
Быть бы нам чуть-чуть искреннее...

Лиза тихонько поднялась, накинула халат, вышла в сад. Ночь так и не принесла прохлады. «Сбегать бы сейчас к морю», – подумала, вглядываясь сквозь ветки в огни танцплощадки. Подумала мельком, сонно, так как знала никуда она не побежит. И поздно, и неудобно как-то – не девочка уже, сын вон в седьмой перешёл...

За забором, в конце сада, послышался тихий женский смех. Мелькнуло белое пятно рубашки.

«Целуются, – без всякой горечи подумала Лиза. – Вот это реально. А то придумала какого-то сказочного Джино и сходишь с ума... Завела бы лучше хахаля. Вон и Софа советует, говорит: „Тебя сила распирает, силу гасить надо, а Николай твой только на счётчик и смотрит...“ Легко Софе говорить она уже всё, что могла, погасила. Кукует теперь кукушкой...»

Лиза вернулась в дом, легла. Кровать качнуло, будто... лодку, смуглое лицо наклонилось над ней и пропало, потому что лодка вдруг поплыла, поплыла...

Она остановилась у входа в галерею, чтобы перевести дыхание.

«Может, попроситься в отпуск? – тоскливо подумала Лиза. – Я, наверное, устала – считай, четыре года без отпуска. То строились, то Генка болел... Что же это со мной? И к врачу с таким идти стыдно. Да и к какому врачу: невропатологу или, не дай бог, психиатру?»