Итальянский роман

Не так давно мне рассказали эту «австралийскую хронику»: Поэта, мой односельчанин и ровесник, в 70-х годах эмигрировавший в Австралию вместе со всей семьёй, занимался в Сиднее разными промыслами, в том числе строительством. Получив заказ из какого-то дома, приезжает туда и слышит, что говорят на карнийском диалекте и упоминают Маранзанис.¹ Заинтересовавшись, он начинает расспрашивать супружескую пару, которая удивлена, что их разговор кто-то понял. Выясняется следующее: он – казак из расквартированного в Маранзанисе подразделения, дезертировавший и перешедший к партизанам. Вместе с десятком товарищей был схвачен и сразу же расстрелян в Комельянсе у стены бывшей железнодорожной станции, напротив памятника павшим. Все спешат, после пулемётной очереди никто не подходит, чтобы сделать контрольный выстрел; очнулся – раненный, но живой, ждёт темноты, переправляется через реку, просит приюта в первом попавшемся доме, его принимают, его лечат, его спасают, его кормят, его прячут; в доме есть девушка, рождается история любви. Лишь только война окончена и появляется возможность эмигрировать – они среди первых, чтобы сесть на пароход в Австралию.²

История эта не единственная. Во всём мире – в Италии, России, Австралии, Америке – ещё возможно отыскать тех, кто видел. Тех, кто помнит. Помнит, как семь коротких долгих месяцев итальянская Карниа была Казачьей землёй.

Туманные перспективы

Утром возобновляю путь, ориентируясь на мачты ветрогенераторов, белеющие у подножия горы на противоположной стороне долины. Дорога до них оказывается едва ли не на порядок длиннее, чем представлялась изначально. Горы играют с чувством расстояния и перспективы злую шутку. Объекты фонового пейзажа столь масштабны, что ветряки, которые издалека мозг упорно желает воспринимать в качестве слегка увеличенных копий бытовых вентиляторов, вблизи оборачиваются грандиозными сооружениями пятидесятиметровой по меньшей мере высоты.

Наконец-то знакомлюсь с хозяевами итальянских коров. Гавкать на меня они начинают уже тогда, когда до пасущегося стада остаётся ещё с километр. Собак я люблю. В общем-то, это одна из немногих вещей, которых почти совсем не боюсь. Но идти на облаивающих тебя здоровенных барбосов, не имея возможности выбрать иную дорогу, – занятие не из приятных, доложу я вам. Результатом сложных многораундовых переговоров становится двухсторонний меморандум, по условиям которого я принимаю обязательство не похищать их драгоценных коров, а они, со своей стороны, соглашаются меня не съедать.

Лезу на очередную гору. На особо крутом подъёме меня нагоняет – и обгоняет! – пара древних старушек. Узнав о цели моего путешествия, интересуются: не собираюсь ли я, случаем, дойти до словенской границы? У них, мол, есть знакомые пенсионеры, которые именно так и поступили. Учитывая, что до Словении отсюда по самым скромным прикидкам километров семьсот, в ответ могу лишь икнуть.

Лежу в траве на вершине, чувствую себя ничтожеством. И по сравнению с открывающимся отсюда пейзажем и вообще. Размышляю о том, что над итальянскими горами следовало бы повесить плакат «Молодым здесь не место». Подавляющее большинство немногочисленных туристов, которых здесь встречаю, – уже хорошо в возрасте. На пальцы голых ног – каждая на свой – рассаживаются ярко-синие бабочки. Надеюсь, их привлекает скульптурное совершенство моих ступней, а не желание отложить в них личинок или ещё какую пакость.

Хотя сейчас лишь середина дня, но усталость ощутимо накопилась, одежда настойчиво требует стирки, тело – душа, а у источника, из которого я намеревался пополнить запас воды, мирно лежит дохлая корова. Что как бы не способствует. Посему, узрев на придорожном указателе сообщение о том, что в полутора часах ходьбы есть приют, сворачиваю с маршрута и иду туда. Указатель – о чудо – не врёт.