Италия. Под солнцем Тосканы

«А почему ты не чувствуешь неуверенности? — вопрошают бледные письмена. — Разве ты свободна от сомнений? Почему бы не назвать это азартом?» Я наклоняюсь над широким подоконником в тот момент, когда появляются первые розовато-лиловые блики восходящего солнца. Араб ещё спит. Спокойный холмистый пейзаж простирается во все стороны. Фермерские домики медового цвета аккуратно расставлены в лощинах, они похожи на толстые ломти хлеба, разложенные для остывания. Кое-где я замечаю поднятия земной коры, оставшиеся с юрского периода, их как будто резко подбросили вверх, а потом, когда они опустились, пригладили большой рукой. Когда солнце становится ярче, земля окрашивается в пастельные краски: зелёная — точь-в-точь как у постиранной долларовой купюры, кремовая — как выдержанные сливки, а небо голубое, как глаза у слепого. Художники эпохи Возрождения точно передавали эти тона. Я никогда не считала Перуджино, Джотто, Синьорелли и прочих реалистами, но у них отдалённый пейзаж очень реалистичен, как отмечают многие туристы. Теперь мне понятно, почему так сияет красный башмак золотого светловолосого ангела в музее Кортоны, почему так насыщена и глубока кобальтовая синь платья Мадонны. На фоне такого пейзажа и при таком освещении всё принимает первичный контур. Даже красное полотенце, сохнущее на верёвке под моим окном, становится невероятно насыщенным красным.

Ну ладно, а вдруг небо не упадёт? А если оно по-прежнему останется таким восхитительным? А если дом можно целиком отремонтировать за три года? К тому времени уже будут наклеены самодельные ярлыки на бутылки с оливковым маслом домашнего изготовления, тонкие льняные гардины заменят ставни на окнах во время сиесты, полки кладовки прогнутся под банками со сливовым джемом, под липами появится длинный стол для пиршеств, у дверей выстроятся штабеля корзин для сбора помидоров, салата, дикого укропа, роз и розмарина. А какими станем мы через три года?

Наконец деньги получены, счёт открыт, однако чеков нам не выдают. У этого огромного банка, имеющего десятки филиалов и расположенного в золотом центре Италии, нет чеков. «Может быть, на следующей неделе», — успокаивает нас синьора Рагуцци.

Мы брызжем слюной от возмущения. Через два дня она звонит. «У меня есть для вас десять чеков». Какая может быть проблема с чеками? У меня дома их целые коробки. Синьора Рагуцци их для нас разделяет. Синьора Рагуцци — в обтягивающей юбке и плотно облегающей футболке, её пухлые губы постоянно влажные. Кожа её блестит. Она поразительная красавица.

Она носит великолепное ожерелье из золотых квадратиков, её браслеты на запястьях позвякивают, когда она оттискивает на чеках номер нашего счёта.

— Какие замечательные украшения. Мне нравятся эти браслеты, — говорю я.

— У нас есть только золото, — хмуро отвечает она. Ей надоели гробницы и площади Ареццо. Калифорния для неё — то, что надо. Всякий раз, завидев нас, она оживляется. «Ах, Калифорния», — говорит она вместо приветствия.

Банк уже кажется нам сюрреалистическим. Мы находимся в его задней комнате. Какой-то человек вкатывает тележку, нагруженную самыми настоящими золотыми слитками — небольшими кирпичиками золота. Странно, что поблизости нет никакой охраны. Другой человек суёт два слитка в грязноватые папки из оберточной манильской бумаги. Он одет просто, как рабочий. Он уходит на улицу, уносит куда-то слитки. Вот и весь ввод во владение — но до чего умно всё обставлено. Мы снова смотрим на чеки. На них нет никаких опознавательных изображений - ни кораблей, ни пальм, ни служащих почтовой службы на перекладных; нет ни имени, ни адреса, ни номера водительского удостоверения, ни номера соцстрахования. Бледно-зелёные чеки выглядят так, словно были напечатаны в двадцатые годы. Мы чрезвычайно довольны. Это уже почти гражданство — свой банковский счёт.

И вот наступает день, когда мы собираемся в офисе нотариуса для окончательного расчёта. Всё происходит очень быстро. Все говорят одновременно и никто никого не слушает. Юридические термины в стиле барокко нам не понятны ничуть. С улицы доносится звук отбойного молотка, и этот шум вонзается мне в мозг. Речь идёт о каких-то двух волах и двух днях. Ян, который переводит, требует перерыва и объясняет нам эту архаическую фигуру речи; с восемнадцатого века у юристов принято описывать размер участка временем, которое потребуется двум волам, чтобы её вспахать. Чтобы вспахать нашу собственность, как я понимаю, им потребуется два дня.