Итоги № 34 (2013)

Проханова критикуют много и в основном заслуженно. Конечно, он по традиционному счету не романист. Как заметил кто-то из критиков, ему отлично удаются хлесткие передовицы, но большое литературное произведение под его пером распадается на отдельные части, одинаковые, как сегменты сороконожки. Чтобы понять феномен Проханова, надо прежде всего понять, что он — фигура абсолютно карнавальная, фольклорная. Он не пишет, а камлает. Его последние книги вообще не для чтения. Скорее они — прямой разговор с современниками, нечто вроде блога. Проханов настаивает на том, что Россия — заколдованное пространство, где работают не политические программы, а миф и сказка, заговоры и заклинания, молитва и ворожба (между которыми он, похоже, не видит большой разницы). Нельзя провести выборы — их можно сотворить. Нельзя поменять политический курс — можно поднять страну к великой миссии. Проханов стремится стать провозвестником нового русского Рима, создать компендиум сакральных исторических смыслов, отлитых в лозунгах и в зубодробительных метафорах. В общем, повар готовит острые блюда. Вопросы лишь в том, кто их заказывает и кто ест, вредя духовному пищеварению.

Ну и чертово время! / Искусство и культура / Художественный дневник / Театр

Ну и чертово время!

/ Искусство и культура/ Художественный дневник/ Театр

Михаил Левитин поставил в «Эрмитаже» пьесу Евгения Шварца, назвав ее «Моя тень»

 

«Ну и чертово время!» — строка из стихотворения Луи Арагона «Кавардак на слякоти». И продолжается она так: «Все в мире — как дым! / Прежний друг обернулся врагом, и каким! / Черный кажется белым, хороший — плохим. / И запретов не стало». Этот текст вложен в программку, под ним дата — 1941 год. Музыкальный лейтмотив спектакля «Рио-Рита» Петра Тодоровского, и в конце мы явственно слышим: «Сорок первый год...» Пьесу «Тень» Евгений Шварц закончил в сороковом. Стоит ли напоминать, какие настроения охватили тогда людей прозорливых и глубоко чувствующих. Приходится только удивляться, что советский цензор увидел в сказке намек лишь на фашистскую Германию — то ли был беспросветно глуп, то ли беспримерно умен и смел этот неизвестный нам герой. Пьеса не была запрещена, а с грандиозным успехом поставлена в Ленинградском театре комедии Николаем Акимовым и долгие годы шла.

Судя по переименованию, Михаил Левитин воспринял ее очень лично. Даже не припомню, когда бы еще он пытался высказаться столь лирически откровенно. Разве что в своих блистательных телевизионных циклах. Этот режиссер неизменно оставался ироничен и «обэриутен». Что ни говори, возраст всех клонит к сентиментальности. Во всяком случае тех, кто не завистлив и не озлоблен и всегда разбирался только с самим собой, сохраняя гордую позу одиночки.

Герой спектакля «Моя тень» тоже одиночка. Ученый, погруженный в свои труды, он словно не замечает, где живет, что страшная сказка стала былью, и у Андерсена она вполне под стать Кафке. Но режиссер соединяет Ученого и Тень в одном лице, и тогда оптика спектакля совершенно меняется. Полем боя становится он сам, мучительно изживающий в себе свои собственные страхи, того самого раба, которого советовал выдавливать по капле великий Чехов. Левитин, никогда не снисходивший до публицистики и чуравшийся актуальности, остро почувствовал духоту перекликающихся времен.

Евгений Редько, приглашенный из РАМТа на главную роль, чутко откликнулся на решение режиссера. Самым трудным оказалась не игра контрастов (черного и белого, хорошего и плохого), а сохранение единства человеческой сути. Не два человека, а один, изнутри раздираемый. И не только он. С таким же прицелом выстроены роли Доктора (Борис Романов), Юлии Джули (Ирина Богданова), Принцессы (Ольга Левитина).

Однако пронзительные сцены спектакля тонут в избыточных цирковых аттракционах, криках и беготне. Ну не хочет Левитин помнить, что «Школу клоунов» (так назывался один из его ранних спектаклей) он давно окончил. Среди гэгов есть остроумные, есть не очень, есть и попросту грубоватые. Упрямство, нежелание сокращать свои спектакли у этого режиссера равно разве что его таланту.

Впрочем, есть в «Моей тени» мгновение, искупающее все издержки постановки. О покойном короле Мечтательном, том самом, чье тайное завещание и закрутило сюжет, в пьесе только рассказывается. В спектакле он оживает (Геннадий Храпунков) и проходит белой тенью, приняв обличье какого-то хитровато-насмешливого святого. Медленно движется к авансцене, и откуда-то с небес хрипловатый голос Петра Фоменко неразборчиво затягивает своего знаменитого «Рафалэка». Песенку про бедного, хромого еврея, портного, который верил, «что счастье будет. Он жил мечтой». Королевское завещание звучит под сводами театра «Мастерская П. Фоменко», где игралась премьера закрытого на ремонт «Эрмитажа». Признаюсь, очень хотелось встать и помолчать.