Итоги № 7 (2012)

— О создании собственного коллектива всерьез задумался после признанного успешным дирижерского дебюта с Чикагским симфоническим оркестром. Сразу пошли предложения о сотрудничестве от других оркестров, в основном американских. И тут в декабре 79-го Советский Союз вводит войска в Афганистан, и контакты нашей страны с Западом замораживаются. Но я уже решил: жить по-старому не хочу и не буду, поскольку к тому моменту пять лет занимался дирижированием с профессором Гусманом. Очень помогло в становлении многолетнее сотрудничество с ведущими мировыми дирижерами от Евгения Светланова и Лорина Маазеля до Карло Мария Джулини, Клаудио Аббадо и Леонарда Бернстайна. С последним у нас сложились особые отношения. Однажды маэстро предложил: «Давай в первом отделении играть буду я, дирижировать — ты. А во втором поменяемся местами». Он подарил мне свою палочку. Это случилось после выступления в Зальцбурге на Моцартовском фестивале. Бернстайн долго добивался, чтобы меня выпустили из СССР, попросил об этом австрийского канцлера Бруно Крайского, а тот уже обратился к Брежневу. В итоге я приехал и сыграл. После концерта Леонард зашел в мою гримерку, протянул дирижерскую палочку и сказал: You are at Olympus, you have gold hands, a gold head and a gold heart. Мне неудобно переводить эти слова. Бернстайн вышел, а я закрыл дверь и разрыдался от избытка чувств! Поверьте, такое со мной случается крайне редко. Еще раз было, когда впервые продирижировал с хором «Тебе поем» из литургии Рахманинова. Положил палочку и убежал со сцены, чтобы никто не видел, как плачу.

— Умение дирижировать другими — это врожденное?

— Как и любому другому сложному делу, ему нужно учиться всю жизнь, поскольку за каждой вершиной скрывается следующая. Необходимы время, знания, опыт. К 79-му году я ощутил, что готов попробовать себя в новом качестве. Оркестр начал создавать самостоятельно, без согласования с министерством культуры, профильным отделом ЦК и прочими структурами. Неслыханная наглость по тем временам! Но менее всего думал об этом. Позвал друзей, и мы играли в свое удовольствие, наслаждаясь музыкой и свободой, пусть и частичной. Репетировали в кочегарках, ЖЭКах, клубах. Нам было хорошо вместе! В первый состав вошло двадцать с небольшим человек. Зато какие имена! Например, прославленный квартет имени Бородина — Михаил Копельман, Андрей Абраменков, Дмитрий Шебалин и Валентин Берлинский. Великие артисты! А Юрий Башмет сидел у нас помощником концертмейстера группы альтов, хоть и не любит вспоминать об этом. «Виртуозов» сразу поддержал тогдашний замминистра культуры Владимир Иванович Попов. Светлейший и умнейший человек, настоящий русский интеллигент. Он заслуживал больших постов, нежели те, что занимал, но наша власть всегда побаивалась сильных и ярких, предпочитая двигать наверх безликих и послушных. За всю жизнь я трижды играл на панихидах. Впервые, когда ушел из жизни мой учитель Юрий Исаевич. Во второй раз на похоронах Владимира Ивановича и еще на проводах Виталия Вульфа. Именно благодаря Попову случилось выступление «Виртуозов» в Пушкинском музее перед высокими гостями Олимпиады 1980 года, включая главу МОК лорда Килланина. Он первым встал и зааплодировал, за ним поднялись остальные. Тогда же в газете «Правда» появилась положительная рецензия. Но до официального признания было далеко, мы продолжали существовать, по сути, на птичьих правах. Особенно тяжело давались гастроли, поскольку все играли в разных коллективах, собраться вместе стоило больших трудов. И все-таки постепенно коридор расширялся, нас стали выпускать даже за границу. Правда, поначалу в компании сопровождающих, имевших весьма приблизительное представление о музыке, но свое дело знавших хорошо. Все было нормально, пока один из «Виртуозов» не решил сбежать, не возвращаться в СССР. Это случилось на юге Франции, в пограничном с Италией городке Ментона... На секунду отвлекусь, чтобы рассказать забавный эпизод. Однажды мне позвонила незнакомая женщина и сказала: «Вы ведь собираете живопись? Хочу предложить замечательную акварель — «Сады в Ментоне»...» Дальше я не стал слушать, от одного названия этого города мне становится дурно... Возвращаюсь к рассказу о перебежчике. Самое ужасное, что на это решился мой близкий друг, человек, которого я очень любил. Он дико боялся задуманного, на нервной почве расхворался, поднялась высокая температура, и я освободил его от концерта. Вечером пришел в номер, принес чай и яблочный пирог... А наутро он смылся, правда, оставил скрипку Тесторе, которая принадлежала мне. Как сказал острослов из «Виртуозов», беглец променял однопартийную систему на двухкассетный магнитофон...

Когда мы вернулись в Москву, коммунистов из оркестра вызвали на проработку в горком партии и влепили по выговору, а меня как несознательного беспартийного элемента решили пропесочить на коллегии Минкультуры. Не знаю, чем бы завершилась история, если бы не министр Демичев, который хорошо ко мне относился благодаря роялю.

— Какому?