Юбер аллес

Мюллер чуть отодвинул тяжёлую штору. На мрамор легла косая призма белого света. За окном сияла прозрачная берлинская зима.

При дневном свете стало заметно, что вид у Мюллера неважный. Набрякшие веки, тени под глазами, нижняя губа капризно оттопырена... Впрочем, Власов не обманывался. Он знал, что в таком состоянии шеф способен проработать тридцать часов, подгоняя валящихся с ног молодых подчиненных.

— Dobri' den, dorogoi, — произнес Мюллер, продолжая стоять вполоборота к окну.

Фридрих в который раз подумал, что рачительная природа, вложив в черепную коробку шефа недюжинный запас ума и хитрости, изрядно сэкономила на чувстве юмора и тактичности. Впрочем, Мюллер крайне редко напоминал Власову о его русских корнях. И если уж шеф принялся тяжеловесно шутить на эту тему, значит, его настроение и впрямь хуже некуда. Вероятно, самым мудрым было бы не обращать внимания и перейти сразу к делу, но любая неграмотность резала ухо Власову почти физически, и он не сдержался:

— Извините, шеф, но русские так не говорят. «Дорогой» — это форма вежливости, принятая в личной переписке, и употребляемая только вместе с именем. В других случаях это слово означает «требующий больших денежных затрат». Моё жалованье пока что не даёт оснований...

Шеф вдруг издал смешок — если это ржавое поскрипывание можно было назвать смехом.

— Если вы имеете в виду счет за керосин, то вы сами хотели, чтобы я прилетел как можно скорее, — Власов чувствовал, как нарастает его раздражение. — На винтовой тяге я был бы сейчас еще...

— Простите старика, Фридрих, — отсмеялся Мюллер. — Просто я только что с совещания. Эти ослы собираются в очередной раз урезать нам финансирование. Скоро они придут соскребать с потолка позолоту, — он показал взглядом на ангелочков.

— Если бы, — вздохнул Власов. — Каждый раз, когда я смотрю на это...

— Как в итальянской церкви? Да, очень похоже. У меня дурной вкус, я это знаю. Но я терпеть не могу то самодовольное уродство, которое у нас называют «дойчским стилем»... Ничего, Фридрих, рано или поздно это безобразие ликвидируют. И вместо него здесь будут три кабинета, обшитых дубовыми панелями. Когда они найдут деньги на реконструкцию здания. Надеюсь, я до этого не доживу.

— Все так серьёзно? — вежливо поинтересовался Власов.

— Серьёзней некуда, — подтвердил Мюллер. — Они и в самом деле решили, что нам пора ужиматься.

Слово «они» шеф сопроводил характерным движением головы в сторону письменного стола, над которым висел чёрный портрет. Вообще-то руководителю его ранга полагалось бы иметь над столом все три, но Мюллер понимал всю деликатность своего положения: выставленные напоказ изображения предшественников нынешнего Райхспрезидента могли бы, чего доброго, восприниматься как выражение каких-то политических симпатий. Что, по мнению Мюллера, было бы совершенно некстати.

— Похоже, — продолжал скрипеть шеф, — мы слишком хорошо работаем. Или полвека гегемонии в Европе чересчур размягчающе действуют на некоторые мозги. Или что у них там наложено вместо мозгов.

— Или их слишком мало интересует Райхсраум, — подхватил Власов. — Сейчас вошло в моду любить Фатерлянд в его, так сказать, естественных границах.

— И вы о политике! Помилосердствуйте, Фридрих, я и так уже весь пропитан желчью. Давайте всё же о наших делах, — Мюллер, наконец, полностью повернулся к нему. — Вы знали Руди Вебера?

— Ну что значит — знал... — Власов собрался с мыслями. — Мне, конечно, известно, что это наш человек в Москве, и что информацию оттуда я получаю в основном через него. Но лично общаться нам практически не доводилось. Так, виделись пару раз в Управлении... — на самом деле, разумеется, от Власова не укрылось прошедшее время. Шеф уже начал отвечать на его вопросы. Итак, Рудольф Вебер, во-первых, мёртв, и, во-вторых, умер не такой смертью, какая полагается уважающему себя агенту Главного Управления Имперской Безопасности.

Мюллер молчал, давая подчиненному проявить подобающую сообразительность.

— Как и когда? — спросил Фридрих, не найдя лучшей формулировки.

— Тело нашли еще вчера, в 16:40 по московскому времени. Но к нам информация поступила только сегодня утром. Естественно, всякие следы, если они были, уже затоптала русская полиция, она это умеет... Официальное заключение о причине смерти — передозировка наркотика. Какая-то новомодная синтетическая дрянь.

— Глупо! — возмущенно фыркнул Власов. — Топорная работа. Кто поверит, что офицер РСХА с безупречным послужным списком...

Мюллер молчал, и Фридрих осекся.

— Вы думаете, это русская контрразведка? Делают нам толстый намек? — предпринял он еще одну попытку.

— Джентльменское соглашение не убивать агентов друг друга выполняют даже скунсы, — скривился шеф. — А русские, как-никак, пока еще считаются нашими союзниками.