Юби: роман

За спиной Федора Андреевича крепкий бритый юноша напористо объяснял хлипкому азербайджанцу, что нечего ему тут на древней витебской земле сорить и вонять своими погаными цветами…

– Домой ехай к своим ишакам-кизякам!

– Ты мне что? Да?.. – лез на рожон кавказец. – Я твою маму…

За маму, естественно, сцепились. Защитник земельной чистоты при всей своей природной силушке был довольно медлителен, а юркий кавказец, несмотря на верткость, довольно слаб. Силы оказались примерно равными, как и аргументы в споре. Проводница не стала дожидаться, кто победит, и вызвала милиционера, а тот сразу же пошел толкать драчунов к выходу, еще и подпинывая коленом. Так они все втроем вывалились на перрон, но там совершенно неожиданно национальная обоюдная вражда уступила место общей социальной ненависти, и двое нарушителей дружно набросились на милиционера с обеих сторон. Тому оставалось только свистеть, что он и сделал. Молодой «нацик» и не очень молодой «хач» вперегонки шуганули с перрона…

Поезд встряхнулся и громыхнул всеми своими вагонными сцепками. Медленно поплыли назад фонарные столбы, а дальние деревья пошли разгоняться, забегая вперед поезда.

Алевтина дремала напротив Федора Андреевича, чуть вздрагивая осунувшимся без хозяйкиного присмотра лицом. Два ее глобуса с той же частотой, что и лицо, подрагивали на откидном столике. Федор Андреевич одобрительно покашивался на бюст Алевтины. Потом вспомнил бронзовый бюст Петра Мироновича, а потом уже подумал, что хорошо бы при входе в школу поставить бюст Льва Ильича. Наперекор всем этим приказам про молчать и ни-ни.

Понятное дело, никто ему такой вольности не разрешит. Он же не свободный помещик, а государственный чиновник, и школа у него, к сожалению, не частная лавочка.

Всякий человек рано или поздно бунтует против наглого всеподавляющего диктата, а если и не бунтует, то мечтает взбунтоваться. Федор Андреевич не был готов всерьез взбунтовать, но и никак не мог согласиться с запретом любых разговоров о гибели Льва Ильича. Он искал возможности обойти обкомовский приказ, но не выказать явного неподчинения власти.

Он подумал, что можно было бы повесить портрет учителя Прыгина где-нибудь на стене.

«Висят же там всякие портреты. Макаренко висит, да и Луначарский. Или то не Луначарский? Надо будет прочесть, кто там висит… А можно оформить Доску почета и втиснуть туда меж другими ударниками педагогики. Нет, припрется кто-то с проверкой и донесет потом. Непременно донесет. И тебя, дурака старого, высекут почем зря, а потом еще и выгонят взашей…»

«Такой крепкий был хозяйственник, – услышал Федор Андреевич доброе слово о себе, которое произносил недавно покинутый инструктор обкома. – Такой знающий был работник, а связался с Ильичом этим – и вся жизнь под откос…»

«А не связывайся с Ильичами, – погрозил пальцем третий секретарь. – От них все беды…»

«Вы про какого Ильича?» – насторожился инструктор.

«Про какого надо».

«От него точно – все беды», – согласился инструктор.

«Мы об ём говорим, а он спит себе, как Ильич в Разливе».

«И совсем я не сплю», – взялся возражать Федор Андреевич, сразу же встряхнувшись из дремы.

«Надо переименовать школу, – нашел выход директор интерната. – Пусть называется “Лесная школа-интернат имени Ильича”. Няхай они сабе думают, какого такого Ильича, а мы никому не скажем».

* * *

Шила в мешке не утаить, тем более выдуманного.

К середине декабря информация о зверствах советской тайной полиции просочилась за бугор, а оттуда через дипломатические каналы в настороженные кремлевские коридоры.

– Как это объяснить, Александр Николаевич? Вот скажи мне, как это объяснить? Мы направляем страну в перестройку, а они толкают нас в международную изоляцию. Ну честное слово, нельзя понять… Вместо помогать всеми силами – у меня и слов нету…

– Михаил Сергеевич, я говорил с товарищами из Комитета. Они просят поверить, что ни сном ни духом… Они отпустили этого гражданина Попры… – помощник Президента зашуршал бумагами, – …гражданина Прыгина, а после этого он исчез.

– Просят поверить? Ну честное слово, никакого сознания не хватает – они просят поверить… Для того чтобы им поверить, надо иметь совсем другую, так сказать, историю… репутацию… А ты что думаешь, Александр Николаевич?

– Палачи… И убийцы…

– Я с тобой полностью… Но ведь нам придется защищать их точку зрения. Мы не можем пока еще заявить на всю страну, что замучили, так сказать…

– Не можем.

– Вот честное слово, не знаю, что предпринять. Нас специально хотят рассорить с западными руководителями. Мы предлагаем всему миру новое мышление, а нас тянут в прошлое… Чтобы захлебнулась вся перестройка. Вот, честное слово, к этому нас и толкают. Сначала помирает от голодовки этот вот… подскажи, Александр Николаевич… Макарченко этот?

– Марченко.

– Да, Марченко. Это же, как нарочно… Это не просто помирает, а палки в колеса всей нашей перестройке. Мы, получается, тянем страну возвратиться к демократическим нормам, а они тянут назад. Если теперь и этот скандал выйдет наружу…

– Этого нельзя допустить, Михаил Сергеевич.