Иудаизм. Древнейшая мировая религия

В иудаизме нет догматов, а потому нет и ортодоксии (в том смысле, какой обычно вкладывают в выражение «религиозная ортодоксия)[95].

В иудаизме «роль человека описывают заповеди: делай благо – вот начало мудрости»[96]. Однако либеральный еврей Бек живет уже в иную эпоху, чем его предшественник Мендельсон. Это видно, например, в следующем утверждении:

Долг человека по отношению к человеку предшествует его познанию Бога, а познание Его – это процесс поиска и вопрошания, а не акт обладания.

Именно через осознание собственных и чужих духовных нужд человек приходит к пониманию и обретает веру в Бога. Здесь Бек – представитель XX века. Для него «заповеди» – это прежде всего нравственный закон (как и гласят принципы либерального иудаизма), а Бог – Сущность, которая сообщает смысл и ценность нравственному поведению человека (как и гласит унаследованная Беком философская традиция). Однако Бек идет дальше Когена, когда говорит о Боге как «тайне». Что ж, это понятно: в конце концов Бек был учителем и проповедником, а Коген – профессором философии. По словам Бека, отличительная особенность иудаизма состоит в отношениях между человеком и Богом, особенно уникальном еврейском представлении о тварности человека. «Хотя Он непостижим и неисследим, мы происходим от Него».[97] Вообще Бек придавал очень большое значение непознаваемости Бога. То, что он писал о встрече с Богом, сближает его с Розенцвейгом, Бубером и Хешелем. Однако его богословские выкладки носили осторожный и гипотетический характер: ведь он сам подчеркивал, что в иудаизме нет догматов.

Франц Розенцвейг, подобно Беку, задумывался о соотношении иудаизма и христианства. Этой теме во многом посвящена его книга «Звезда искупления».[98] Однако эта же работа содержит размышления о встрече с Богом. Бог входит в мир человека в трех точках: творение, откровение, искупление. Во всех трех случаях Он действует через слово. Бог обращается к человеку с речью, как любовник к своей возлюбленной. Слова Возлюбленного – это не «просто» слова: они выражают его любовь.

Смерть, победительница всего, и преисподняя, ревностно пленяющая всех усопших, рушатся перед силой любви и твердостью ее ревности. Ее тлеющие угольки, ее божественное пламя отогревает прошлое, выводит его из трупного окоченения. Живая душа, любимая Богом, торжествует над всем, что смертно...[99]

Стиль Розенцвейга – это смесь научной прозы и мистической поэзии. Возвращая Бога, Возлюбленного из Песни Песней, в еврейскую теологию, он сознательно отходит от сухого философствования XIX века. Философия не способна излечить от страха перед смертью: слишком уж глубоко этот страх присущ человеку.

Розенцвейг прожил жизнь недолгую, – умер в 43 года (1929 г.) от болезни, которая сделала его на несколько лет парализованным, – но чрезвычайно плодотворную. Осознав, сколь мало знают немецкие евреи об иудаизме, он открыл во Франкфурте учебный центр для взрослых («Свободный еврейский дом учения»), где другие могли присоединиться к нему в его поиске подлинного иудаизма, осуществляемого в духе «нового мышления». Одним из преподавателей этого центра был Мартин Бубер, который и возглавил его после смерти Розенцвейга.

Мартина Бубера лучше всего знают как автора книги «Я и Ты»[100]. И в самом деле, это одна из самых самобытных и интересных еврейских книг XX века. Однако у Бубера она далеко не единственная. К числу его наиболее важных публикаций, если не считать перевода Библии (начатого Розенцвейгом), относятся работы по хасидизму[101]. Он также писал о сионизме: поселившись в Израиле, он пропагандировал гуманную версию еврейского национализма и отношение к арабским жителям как к равноправным партнерам.[102]

Выражение «Я и Ты» восходит к Герману Когену, который написал в 1908 году следующие строки:

Этическое «я» должно быть вовлечено в действие. Для этого «я» не существует «я» без «ты».[103]