Иудаизм, христианство, ислам: Парадигмы взаимовлияния

Согласно Спинозе, свобода есть наивысшее состояние, к достижению которого человек должен всячески стремиться. Бесспорно, утверждение ценности свободы есть в определённом смысле философский трюизм[979], в особенности если иметь в виду стоическую философию: свобода в ней воспринимается как блаженное и завидное состояние, характеризующее человека, освободившегося от власти страстей и аффектов. Но для Спинозы, как мы видим, смысл свободы этим не исчерпывается: для него она включает также свободу от концепции зла, то есть конкретно — от запретов морального и религиозного плана. Такой принципиальный поворот не случайно заключительной главе «Этики» дано название «О свободе человека» — никоим образом не обусловлен философской традицией и, на мой взгляд, может объясняться как раз влиянием идей апостола Павла.

В Политико-теологическом трактате Спиноза приводит многочисленные цитаты из Послания к Римлянам и других текстов Павла. Цитаты эти призваны подкрепить мысль о том — и автор «Трактата» особо это отмечает, что от человека не требуется соблюдения какого-либо религиозного закона (в контексте Павла речь идёт о заповедях Торы). Разумеется, Спиноза был знаком не только с текстами собственно Нового Завета, но и с более поздними модификациями идей Павла в христианской традиции.

В открытке от 30.07.1881, адресованной тому же Овербеку, Ницше перечисляет пять пунктов, по которым он согласен со Спинозой. Одним из этих пяти пунктов является отрицание понятия зла, то есть принятие концепции «свободного человека». В определённом смысле, однако, Ницше идёт здесь существенно дальше Спинозы.

Выше уже отмечалось, что если принимается принципиальная желательность свободы, то в дальнейшем чрезвычайно трудно установить для неё какие бы то ни было ограничения. В результате в наши дни обязанность быть свободным иногда воспринимается как единственный всё ещё сохраняющий силу нравственный императив такое впечатление оставляют, в частности, некоторые произведения Сартра. В грубой форме подобная тенденция нашла выражение в лозунге так называемой французской студенческой революции 1968 года: «Запрещается запрещать!»

Всё это, разумеется, никоим образом не соответствовало ни общему стилю, ни образу мышления Ницше — он никогда не стал бы провозглашать свободу в качестве нравственной обязанности человека. Что касается свободы «групповой», внешней, относящейся к сфере политики, то Ницше был против всяческих восстаний угнетённых и не поддерживал их стремления к раскрепощению.

Мне представляется, однако, что есть все основания усмотреть у самого Ницше (пользуясь его собственной формулировкой) тенденцию к личностной «интериоризации свободы», в значительной степени сходную с тем, что он у других пренебрежительно называл «рабским бунтом в сфере морали», видя в Павле один из архетипических случаев такого бунта.

Ницше (как и «новые философы» вообще) готов отказаться не только от понятия зла, но и от веры в абсолютную ценность истины и, соответственно, от стремления к её обретению — именно это я имел в виду, говоря, что он идёт дальше Спинозы. На первый взгляд это проистекает из того, что Ницше — в роли создателя новой философской системы — полагает, будто при определённых обстоятельствах ошибка несёт в себе больший заряд творческой энергии и таким образом способна скорее привести к желанной «преизбыточности жизни». Однако при чтении сборника «О происхождении морали» возникает подозрение, что на самом деле готовность пожертвовать понятием истины продиктована психологическим импульсом всё той же «интериоризованной» свободы — импульсом, воздействующим на тех, кого философ называет «свободными духовными существами».

Согласно одному из пассажей сборника (3.24), свобода человека — не важно, скептика ли, атеиста, нигилиста, отвергающего ли мораль, религию и т. д., но при этом сохраняющего веру в возможность познания истины — есть всё ещё свобода неполная. Говоря словами Ницше: «Такие люди далеки от того, чтобы быть свободными духовными существами, ибо они всё ещё верят в истину». Свобода, точнее, её специфическая интериоризованная разновидность не может вынести никаких ограничений. Её неумолимая логика требует в конечном счёте освобождения и от Истины, как в своё время Павел должен был освободиться от Закона.

Перевод с английского Сергея Рузера