Юдаизм. Сахарна

Пусть тогда в монастыри (во всякий час суток) входят женщины: ибо «кто хочет удержаться — удерживайся», а «кто не хочет — пусть и не хочет».

Таким образом, разглагольствования о свободе выбора пусты и притворны. Разумеется, нельзя прямо сказать «в царстве благодати и свободы»: «Мы принуждаем». Но не прямо и тайно понуждение к безбрачию, конечно, есть.

Устраните принуждение, и монастыри (в теперешнем образе своем) исчезнут: потому что туда войдут женщины, т.е. монахи (кроме немногих), конечно, их позовут к себе. Таким образом, монастырь, конечно, зиждется на принуждении.

Но каким образом можно «принуждать» (хотя бы единого человека) к отвращению от «таинства»? Тогда — не «таинство». (Хорошая вещь, желаемая вещь, позволительная вещь, добрая вещь, благословляемая вещь: но — не «таинство», т.е. что-то сакраментальное. Можно ли хотя шепнуть, хотя слово сказать о «воздержании» от настояще ощущаемых «таинств» церковных: «подожди и не исповедуйся», «подожди крестить ребенка», «отложи причащаться» и т. д.?) Ножка именно прилипает, ножка именно вязнет. «Все духовное гибнет»: ибо объявить брак не «таинством» — значит допустить личность, светскость, простую прозаическую гражданственность главного человеческого состояния, основной стихии человеческого быта. «Останемся без семьи, с одними холостяками», которые, конечно, «будут читать Бокля».

Что же делать? «Ни то́, ни се», «притворствовать», «гнуться» и «выдумывать слова».

~

Так выдумываются «слова», все «выдумывается», — но делу не помогают, и муха никак не может отлететь от «клейкой бумажки».

Тут ей и «скончание». Вот что́ значит «вопрос о браке», который многим представляется третьестепенной публицистикой. «Вопрос о браке» есть вопрос о «кончине времен», о конце «всего у нас», о почве, «на которой стоит вся цивилизация», и, наконец, о «песке», на котором хозяин неосторожно «построил дом».

Потому-то я все и возвращаюсь к нему. Хочется покоя, и молчу. Но мука входит в сердце — и вновь говорю. líe просто мука, а мука о правде.

Мука, в которой столько же любви, сколько и негодования.

Такие требования, как требование семейного целомудрия, требование верности жены мужу, на чем могут быть утверждены, как не на приписании: полу — духа и духовных добродетелей? Но поместите spiritus in sexum⁷⁷ , и вы получите египетско-сирийский «культ фалла». Как же вы удержите целомудрие, «верность чрева женщины детородному органу мужа»? «Мы приказали»: но приказание надо как-нибудь объяснить и мотивировать. Если «чтобы она рождала», то ведь рождать можно и при изменах: сколько угодно, и я знаю один случай, где жена ежегодно рождала, изменяя мужу «напропалую» (и он знал об этом, и плакал, и не мог развестись «по церковным законам», так как церковь измену не при свидетелях, а в запертой комнате или в гостинице не считает изменою). Да и «приказать»-то вы могли именно по мотиву: «не оскорби детородного органа своего мужа». Но уж если его можно «оскорбить», то, очевидно, это (т.е. орган) есть «я» и «дух». В «Что делать» Чернышевского изменами не оскорбляются, ибо тот, естественно, стоя на физиологической точке зрения на брак, — на обыкновенной точке зрения, — вынесенной им из семинарии, спросил наивно:

— Если не оскорбляет хозяина то, что гость покурил табак из его трубки, то почему он может оскорбляться, если его друг или знакомый совершил половое сношение с его женою?

Вопрос этот ошеломил 60-е годы, п. ч. он был разительно нов и вместе было разительно очевидно, что от него защититься нечем. Действительно, если приятели, разговаривая, дышат воздухом одной комнаты, если клубы от их трубок мешаются, — то отчего им не «дышать одной женой», «подышал один», «подышал другой», разумеется, если жена не имеет ничего «против», а с таким вкусом, конечно, есть жены или, точнее, женщины. Есть женщины... но вот где начнется «жена»? как начнется, откуда возьмется? Вопрос Чернышевского, действительно, опрокидывал «жен» и становил на их место «женщин», а «брак» и «семья» заменялись «гостеприимной проституцией».

Криков по поводу этого было поднято много, но опровержения не было сделано ни одного: и по простой причине. Опровержения вообще нет в нашей цивилизации, в христианском круге мышления и понятий, кроме только «приказания», на которое можно ответить голым неповиновением.

Верность души моей, верность сердца мужу — не «дружба» с ним и «преданность» духовная, не хорошее с ним «товарищество», — а верность половая, преданность лона и чрева, конечно, может вытечь только из темного чувства, из темного сознания, из допотопного крика «всего во мне», что: