Юдаизм. Сахарна

Можно ли говорить об юдаизме без волнения? Без раздражения, гнева или тайного и тогда корыстного благожелательства? — Конечно, потому что эта тема не только публицистики, но и истории: одна из занимательнейших тем общечеловеческой культуры, над которою испытывали свои силы могущественнейшие умы. Странное племя, смерти которого все хотят, и которое не хочет, явно не может, умереть. Мучительное для всех племя: здесь, и только здесь лежит родник безвинных в сущности, хотя и мучительно-гневных чувств, которыми оно окружено. Все огромные людные народы, в данную минуту вся европейская цивилизация явно защищается от них: момент нападения содержится бесспорно в юдаизме, ибо от негров до черемис европейцы уживаются со всяким, кроме еврейского, племенем. Странность еще более увеличится, если мы обратим внимание на исключительно тихий характер евреев, на характер покорливости, им присущий; с незапамятных времен они мирно уплачивали подать, были исполнительны по отношению к закону, давался ли он кесарями из Рима, Александром из Греции, идет ли он от республики, как Франция, или от самодержавия, как Россия. Здесь, в этих точках и пунктах, они были и остаются пассивны, и с гибкостью воска подаются под всяким давлением, которое на них действует. Вообще, следует в еврействе резко разделять эти две стороны — пассивную и активную: в то время, как каждый народ, по крайней мере из исторически известных нам, активен во все стороны, ярко или тускло — это другой вопрос, — евреи одни ярко пассивны, бездеятельны, почти бесчувственны и мертвы в некоторых определенных направлениях, и тем с большей яркостью и мощью они активны в остальных немногих избранных. Ни об одном еще народе не хочется так сказать, что он - с «призванием», будет ли то добро или зло, свет или тьма. Факт — в некоторой специализации, в существовании «исключительных способностей»; некоторого «штанд-пункта» в бытии ли историческом, в психологии, «умоначертании». Совершенная пассивность в целой половине общечеловеческого бытия, общечеловеческих интересов, общечеловеческого призвания неотделимо связана у них с яркой настойчивостью, великим интересом, с глубокою чуткостью к какой-то другой половине и также общечеловеческого, общеинтересного и важного в бытии. Не будем повторять трюизмов, что они дали всем европейским народам религию; ведь характерно именно то, что они смертельно враждебны к той специфической форме религиозного сознания, которая принята европейским человечеством — христианству. Не будем также говорить об их музыкальной и философской даровитости; бесспорно, что всякий раввин не поставит это ни во что, не вменит ни в какую заслугу своему народу. Центр дела не в великих талантах, обнаруженных евреями на европейской ниве: и где все-таки они никогда не были и, очевидно, не могли стать первыми. Центр в чем-то, что лежит в последнем виленском жидке; что пронесено неповрежденным от Вавилона и до Вильны, что не забыто, не растеряно ни в каком «плену». Что же это такое? «Талмуд»? — Но он был составлен приблизительно около Рождества Христова, немного ранее в одной части, немного позже — в другой. Пророки? — Но они говорили народу уже в изгнании, и вообще — в падении. Пятикнижие Моисея? — Но и оно, даже оно уже дано было народу с таинственным «штанд-пунктом»; и, во всяком случае, не Израиль приложился к Моисею, но «Моисей приложился к Израилю». «Корень вещи», в которую советует смотреть Прутков, очевидно, древнее, исконнее; и, очевидно же, он важнее пророков и Моисея. Что же это такое, «не потерянное» между Мемфисом, Вавилоном, Иерусалимом, Александрией, Римом, Парижем, Вильной? Мы еще другого ничего не находим, кроме странной детской операции, но тут...