Юдаизм. Сахарна

Даже такой могущественный ум, как Филарет Московский, ничего еще не нашелся сказать о ней, кроме следующих слов, не весьма многозначительных: «К учреждению обрезания[2] следует полагать две причины: одна образовательная и другая пророческая. Первою причиною можно считать предупреждение некоторых болезней, чистота тела, приличная священному народу, приготовление к обильному чадорождению; в этом последнем смысле изъяснял обрезание Филон (еврей из Александрии и вместе философ платонических тенденций, один из великих, если не самый великий, авторитет юдаизма). Пророческое значение его выступает лишь после воплощения Бога-Слова». Так говорит мудрый автор «Записок на книгу Бытия». Неудовлетворенные, недоумевая, мы обращаемся к слову «обрезание» в издаваемом сейчас, в Петербурге, целым кругом ученых людей «Энциклопедическом Словаре» Брокгауза и Ефрона, и не находим и там ничего, кроме указаний на гигиеническую предусмотрительность: жаркий климат, нечистоплотность племени, некоторое знакомство с гигиеной в Египте. Между тем к работе в «Словаре» этом призваны многие евреи. Таким образом, от Филона и до Брокгауза, пересекая Филарета и его огромную проницательность и эрудицию, в частности - эрудицию в собственных еврейских источниках, мы видим, что «ключ бездны» потерян; и что именно пункт, где юдаизм сосредоточенно и как- то страстно-мучительно активен, откуда исшел он, как Волга выходит из колодца Иордана в Осташковском уезде, - что этот источник забросан щебнем абсолютного неведения. «Даже больше» отрицается, что тут есть что-нибудь, какое-нибудь содержание, какая-нибудь мысль.

II

Ничего нет более волнующего для историка, как читать историю Авраама. Отшелец из Халдеи, из городка Ур, место которого теперь разыскано в арабском урочище Мургаб. Его жизнь — брожение. Он был в Египте, но не остался там; был с Лотом, но не остался с ним; в союзе с содомлянами, позднее погибшими, он воюет против окружающих хищных князьков. Богат, удивительно кроток; жертвоприношение сына, единственное в истории человеческое жертвоприношение, психология и все окружение чувств которого нам выявлены, совершается им. И будто в заключение этой биографии и судьбы - странная операция, после которой, мы чувствуем, завит и «зачался» Израиль!..

И гад морских подземный ход

И дольней лозы прозябанье —

оно есть в природе, в книгах, в памятниках есть же оно; и когда мы не имеем в этих памятниках разъясняющих «речений» нам остается разгадывать загадку по этому

дольней лозы прозябанью.

Мысль обрезания так и не сказана была, никогда не сказана Израилю: но тон повеления, нетерпеливый, ревнующий какой-то, нам ясно слышится в словах Заветодателя. «Завет» — какое странное слово! Почему не «закон», не «норма», не «путь»? «Завет» — это шопот, тайна между мною и тобою; что-то бесконечно субъективное и обоюдное. Бог взял в Аврааме «заветного» (дорогого) Себе человека, и взял — «заветно» (тайно) в том, что вообще для всякого человека, даже сейчас, есть наиболее «заветного» (интимного). Будем рассматривать единственное, что можем в нем видеть: момент заключения странного условия. Задолго до него, Авраам как бы подготовляется к завету: ему обещается и притом то именно, о чем он сам томился в мечтании сердца своего и что бурно и с необыкновенною полнотою повторяется в миг завета.

Все повторяется, все обещания, и, в заключение их — требование, которое Авраам, как бы в испуге каком-то, исполняет в тот же день как над собою, так и над всеми домочадцами, даже рабами купленными, не отлагая ни на одном до завтра.

Так пугающе энергично потребована была странная кровь и странное обнажение. «А если кто не обрежется — истребится душа того из народа своего» (Бытие), — проговорено с угрозой активною стороною договора. Да, в обрезании есть активный и есть пассивный: это еще черта, которую мы не должны упускать из виду здесь, где нам предстоит так много понять и дано так мало данных для понимания. Авраам, ничего в сущности не понимая в том, что у него требуется, — пассивно инертен. Он обрезывается. Но обрезывает его, конечно, Себе обрезывает, Бог.