Иудино племя

Встать на ноги не удалось – они просто отказывались выпрямляться. С трудом, где на четвереньках, а где и ползком, Никита пересек комнату и снял трубку. В милицию? Но что он скажет? Нет, надо звонить Логунову. И не на работу, где его вполне может и не оказаться, а на сотовый.

Записная книжка, равно как и сотовый, были в куртке, которой нигде не было видно. Наверно, Костя снял ее с него в прихожей. Доползти туда они никак не сможет. Вся надежда на память. Телефон простой. Первые шесть цифр, как у Светы, а последние две – как у Лешки Погодина, это он помнил точно. Осталось припомнить всего две. Тридцать восемь? Или пятьдесят восемь? Кажется, все-таки тридцать восемь.

Он набрал номер, пошли гудки. Только бы не отказ, а то ведь некоторые, увидев, что звонок не с мобильного, из экономии сразу дают отбой.

- Да? – после пятого гудка в трубке раздался голос Ивана.

- Иван, это Никита Корсавин. Я у Васильева дома. Быстрее!

Надо было сказать что-то еще, надо было объяснить, но трубка выпала из онемевших пальцев. В ней что-то булькало, наверно, Иван пытался узнать, что случилось, но у него уже не было сил поднять ее. Он посмотрел в Костину сторону, тот не шевелился и, похоже, не дышал. Неужели мертв?

Убивать ему приходилось. Афганская граница – место неспокойное. Но одно дело в бою, в перестрелке, да пусть даже и в рукопашной, когда свою жизнь защищаешь и жизнь товарищей, а другое – вот так. И неважно, что здесь он тоже защищал свою жизнь.

Но Костя шевельнулся – раз, другой. Облегчение было секундным, оно тут же переросло в сожаление – уж лучше бы… Потому что другого шанса у него не будет. Вот сейчас Костя очухается, встанет…

Впрочем, какое это имеет значение. Даже если ничего не случится, все равно – вряд ли что-то или кто-то ему поможет. С каждой секундой ему становилось все хуже и хуже. Одна надежда, что Иван разберется, что к чему, и с чего это с ним инфаркт приключился.

Костя встал на четвереньки, поморщился, потер висок.

- Надо же, какая гнида, - пробормотал он с удивлением. – Так бы и размазал тебя по ковру. Да нельзя, к сожалению. Эмоции, эмоции… Ничего, я подожду. Только подходить к тебе больше не буду.

Костя поднялся и, продолжая потирать висок, присел к столу, налил в чашку чай, отпил, обжегся, закашлялся. Никита лежал, закрыв глаза, и молился про себя – спокойно, без мысленной суеты. Страх совсем ушел, наоборот – хотелось, чтобы все поскорее закончилось.

Он еще успел услышать настойчивые звонки в дверь, увидеть, как заметался по комнате Костя и как слетела с петель тяжелая железная дверь…

                                               11.

- Ну, Никита, ты просто в рубашке родился, - Иван уже не обращался к нему на вы, но этот переход произошел словно сам по себе. – Минут на пять позже, и тебя уже не спасли бы. Он так растерялся, что не успел шприц выбросить. Нашли место укола, так что сразу тебя в токсикологию повезли.

Говорить Никита не мог – в горло была вставлена дыхательная трубка, разве что только моргать. Тело тяжелое, словно налитое свинцом, ни рукой, ни ногой не пошевелить. К нему никого не пускали, только Свете разрешили зайти на минутку, когда он пришел в себя, и тут же снова выпроводили. А вот Ивану разрешили.

Майор сидел на выкрашенном белой краской табурете. Накинутый на плечи халат делал его старше и строже.

- Я тебе потом все расскажу. Такое выяснилось – закачаешься! Раскололся крендель, как миленький, все выложил. Кстати, у тебя ключи были от его квартиры. Это чьи, его матери? – Никита едва заметно кивнул, и это слабое движение тут же вызвало приступ головокружения. – Как бы нам ее найти? Васильев утверждает, что не представляет, где она. Мы уже с московским телевидением связались, в новостях его показали – может, увидит да объявится. Ладно, не буду тебя мучить. Поправляйся.

Иван ушел, Никита с облегчением закрыл глаза. На данный момент его волновало совсем другое. Он остался жив, врачи говорят, что поправится, а Светка сама пошла в церковь и даже разговаривала с отцом Максимом. Правда, когда ее пустили к нему, в реанимационную палату, она плакала и страшно ругалась – шепотом, чтобы не услышал врач. «Идиот ты паршивый, - причитала она. – Ведь обещал же, обещал! Что бы мы без тебя делали, а?». А потом ему опять стало плохо, и поэтому он не был твердо уверен, что последние ее слова ему не почудились: «Вот помрешь еще, сыщик хренов, как я буду одна с двумя спиногрызами?»

С  двумя?! Неужели? То-то она так скверно в последнее время себя чувствовала. Нет уж, теперь он просто обязан выкарабкаться.

                                               * * *

Выписали его из больницы только в конце ноября. Света вот уже вторую неделю лежала на сохранении – не послышалось ему все-таки! – поэтому забирали его тесть с Машей.

- Пап, смотри, я уже с палочкой хожу, - вопила девочка, обнимая его за шею. – А когда мне в Германии операцию сделают, буду сама ходить, совсем хорошо. Ну почему ты так долго не поправлялся? Я соскучилась. А братика мы как назовем? Мама сказала, чтоб ты придумал. А еще мы в церковь с мамой ходили, еще когда она не в больнице была, и твои бабушки опять мне дали скамеечку и еще конфет. И пряников.