Юдоль

- Перестань, - говорит, - ты мне тоску отводить; через эти твоя слова еще хуже мне; ведь у нас знакомых купцов нет, нам идти не к кому, а ты вон еще мою девчонку всю избаловала.

- Ну зачем пустое говорить: чем я ее избаловала?

- Как же чем?.. все ее чистым хлебом кормила и побираться не пущала!

- Что ж, где ей побираться, когда она махонькая!.. А ты ее отпусти со мной: я и ее с собой в город сведу... у меня есть там хозяева добрые... мои вынянченные; они.

велят нам с ней и вдвоем жить... будем вдвоем садиться с прислугами.

- А другие-то мои детушки мне, думаешь, разве не жалобны? - говорит солдатка. Тут старушка и задумалась.

- Другие! - говорит. - Да... вот то-то и есть... Еще и другие есть!

Развела руки, и опять задумалась, и стала сама к себе втишь приговаривать:

- Ox, ox-ox-ox!.. Одни да и другие есть... да и много их... Вот и горюшко! А что сделать-то?

А солдатка, не долго думая, отвечает ей:

- А ты не знаешь, баунька, что сделать?

- Не знаю, касатынька,

- Вот то-то и оно.

- А ты разве знаешь что-нибудь?

- Я знаю.

- Так ты скажи.

Солдатка задумалась, слов у нее не находилось для выражения того, что она придумала,

И старушка молчит.

Тягостно-тягостно стало в темной избе, как будто сатана взошел. Старушка вздохнула и сказала:

- Встань-ка, касатка, подойди к печке, вздуй огня. А племянница ей грубо ответила:

- А на что тебе огонь - вовсе не надобно,

- Как же не надобно... темно совсем.

- Ну так что ж, что темно?.. Нонче... все без огня... Ложися спать, баунька!

- Да зачем же так... впотьмах... Надо стать богу помолиться.

- Ну и помолись, баунька.

Та не поняла или не расслышала и переспросила:

- Что, матушка?

- Помолись, говорю, баунька.

- Да что ты меня торопишь - придет час, так и помолюсь.

- Нет, баунька, час уж пришел - скорей молись.

- Да что ты пристала!.. Я стану ложиться спать - помолюсь... Ступай-ка домой, а ко мне девку ночевать посылай, мы с нею станем ложиться спать и помолимся.

Тогда солдатка видит, что бабушка бестолкова, и потому ей еще менее причины оставаться в живых, и сказала ей начистоту:

- Нет, ты к себе мою девку не жди, она не придет.

- Отчего не придет?

- А оттого, баунька, что к тебе твой конец пришел. Если не хочешь молиться - так и так будь тебе легкая смертушка.

Старуха стала приподниматься и спросила:

- Что?..

- Прощай, баунька! - Солдатка всхлипнула, обняла старуху, поцеловала ее и сказала:

- Теперь помирай!

- Что ты это... я не хочу! - и старушка бессильно замахала руками.

- Нет уж все одно... помирай!

И с этими словами солдатка опрокинула "бауньку" на ее же кроватку, накрыла ей лицо подушкою да надавила своей грудью полегонечку, но потом сама вдруг громко вскрикнула и начала тискать старуху без милосердия, а руками ее за руки держала, "чтобы трепетания не было". (Так это все с большою подробностью сама солдатка рассказала при следствии.)

"Баунька" после этого почила скоро, а убийцею сейчас же был сделан в имуществе убитой самый внимательный розыск; но "всех денег" у богачихи в шерстяном пагленке в коробье найдено полтора рубля, и больше ничего у этой богачихи не было.

В этом и заключались ее "все деньги", о которых она с обстоятельностью рассуждала за пару минут до определенной ей "легкой смертушки".

Но смертушка бауньки, как ни старалась ее облегчить добрая племянница, - все-таки, видно, трудновата пришлась ей.

Когда рассвело на другой день, солдатка взяла с собою любимую внучку покойной и пошла вместе с нею навестить бабушку, и нашли ее, разумеется, мертвою, а лицо у нее синее и руки в пятнах, а глаза выпучены и язык наруже, длинней Аллилуева.

Девчонка как увидала это, так сейчас затряслася и замерла, а мать говорит ей "не своим голосом":

- Ничего не шкни... убью!.. Говори: где у нее были ножницы?

Девчоночка, дрожа, показала молча ручонкою на коробью, в которую уже вчера еще лазила солдатка за деньгами.

Теперь она опять открыла эту коробью, в которой было все перерыто, и, перебросав еще больше лежавшие там ветошки и тряпочки, нашла на дне коробьи безручные ножницы, которыми стригут овец, и, схватив их в дрожащие руки, подошла к мертвой и отрезала у нее выдающийся конец языка; но от этого язык наруже как будто нимало не уменьшился, а только стал еще безобразнее.

Солдатка взглянула на свою работу, взяла за руку девочку и пошла к сотскому, - вошла тихо, помолилась на образ и сказала:

- Вяжи мне руки!

- Что тебе, дура, попритчилось, что ли? - спросил сотский.

- Нет, вяжи руки: я бабку убила.

- Врешь на себя!

- Нет, не вру, - отвечала солдатка и, севши на лавку, раскрыла свою грудь и сказала: - Накось, глядите-ка - вот они тяпочки... Это когда я ее вчера душить стала, так она меня зубами за титьку тяпнула.

Тогда пошли и удостоверились и увидали, что солдатка говорила правду, и связали ей руки и увезли ее в стан, а оттуда - "куда дела требуют".