Юдоль

А потом Кай посмотрел на Каттими и ужаснулся. Она держала в руках перед лицом ту самую жаровню и либо шептала что-то, либо не могла решиться на ужасное, на непоправимое, на невозможное. И верно, вопль Мелита все-таки вывел ее из столбняка. Девчонка, которая уже стала для Кая частью его самого, припала к краю чаши и стала пить кровь. Ловчие охнули, Этри завыла еще громче, а Мелит, вдруг оказавшийся за спиной Кая, заскрипел ему с одышкой на ухо:

— А ведь ведьма твоя девка, зеленоглазый, точно ведьма. Срастется не срастется, но закончится все, да будете живы, бегите прочь из Хилана. Хоть десять по десять тысяч спасете, а не будет за такое ни прощения, ни почета. Понятно, почему убить ее хотят пустотники, понятно. Одно непонятно: тебя зачем сберегают? Тупи! Глаза детям держи, глаза.

Каттими отняла от лица чашу, окинула зал сумасшедшими глазами, облизала губы, как показалось Каю, неестественно длинным языком и вдруг наклонила чашу, полила тонкой струйкой кровь под ноги. И побежали алые струи по белесым линиям и сомкнулись в круги, зашипели в камне, и обратился рисунок из белого в алый, пошел от алых линий пар, закружилась голова, но стало легче, сразу стало легче. И даже обезумевшие почти ловчие вдруг увидели Каттими обычным взглядом и ужаснулись еще больше. Теперь, в эту самую минуту, вдруг стало ясно, почему всякого обвиненного в колдовстве от Пагубы до Пагубы волокли храмовники на дробилки. Почему истязали и лишали человеческого облика. Почему сами обращались в зверей. Не потому, что Пустота принуждала их к этому, а потому, что вот теперь среди кругов и лучей крови сидела, извивалась, тряслась, свистела, стонала, рыдала, плакала, смеялась, пела и выкрикивала сущую непонятность не бывшая рабыня, выкраденная с Вольных земель, а женщина, близкая к тем силам, которые не только способны закатать под окровавленный купол целый мир, но и которые создали его пропасть времени назад.

А потом двери, возле которых стояли десять ошалевших от диковинного зрелища ловчих, вылетели, как будто с внешней стороны в них ударил штурмовой таран. Ловчие попадали, словно оружейные козлы. Завизжала, заорала Этри, захрипел о чем-то Мелит, удерживая своего сына, бросившегося было вперед с обнаженным мечом, но Кай уже сам стоял против дверного проема и во всю глотку орал ловчим:

— Всем держать круг! Держать круг! Держать круг! Выйду — забивать дверь! Чем хотите забивать дверь.

В дверях стоял Арш. Теперь, без перевязи воеводы, без мантии, вымазанный в крови великан был естественен, как жеребец, с которого сняли упряжь и отпустили в луга.

— Арш! — заорал, почти завизжал Мелит, но великан растянул губы в усмешке, даже не посмотрев в сторону урая, и лишь поднес к лицу меч и слизал с него кровь. Глаза его затягивала поволока безумия.

— Всем держать круг, — повторил Кай и потянул из ножен черный клинок. — Шаг назад!

Арш уставился на Кая, как смотрит на полураздавленную мышь деревенский кот.

— Шаг назад, — повысил голос Кай. — Здесь дети. Там скрестим мечи. Снаружи. Там просторнее. Или ты боишься?

Поволока безумия налилась кровью и утонула в ненависти, но Арш сделал шаг назад. И еще один шаг назад, и еще один. И остановился, подняв над головой меч. Рукав сполз с мускулистой руки, и Кай разглядел на запястье воеводы бронзовый браслет. Тот самый бронзовый браслет с еще не прочитанным заклинанием. Охотник оглянулся, нашел взглядом урая, прошипел еще раз: «Дверь!» — и вышел из зала на внешнюю галерею.

Она была заполнена трупами стражников. Растерзанные, изуродованные, расчлененные валялись вдоль стены, у проходов, вдоль внешних арок. Разлившаяся кровь парила и кружила голову. Сквозняк из разбитых окон застилал ее пушинками снега.

Против Кая стоял Арш, за его спиной выстроились восемь, нет, шесть фигур приделанных, двое лежали среди убитых стражников, а за ними сидел в лишившемся стекла проеме незнакомец. Он казался обычным человеком, разве только был крупнее обычного человека. Так, словно неведомый устроитель судеб отсыпал одному из преданных миру сему вполовину больше положенной закваски, и поднялось тесто, и разорвало форму, и явилось чудо чудное, с виду человек человеком, а приглядеться — удивишься, что сам себе кажешься сущим клопом рядом с ужасной нелепицей. Похоже, что и Арш был не выше незнакомца, разве только великаном тот не казался.

— Арш… — проговорил незнакомец, и воздух на галерее загудел от его голоса. — У тебя осталось пять минут. Больше нет. Вольная мерзость может завернуть ворожбу. Умна не по годам. Только убивать выродка не стоит. Срубить руку или ногу — пожалуйста, я его удержу на этой грани. А убивать — нет. Не время. Он еще не созрел для смерти.